Береснев
Борис Сергеевич

Ветеран тыла, работник Моторостроительного завода №19 им. Сталина (ныне ОАО «Пермский Моторный Завод»), председатель комиссии по технике безопасности.

«Я первый раз на завод ещё до войны пришёл. Ощущения приближающейся войны не было, но вот немцы приезжали до войны и прошли по главному корпусу. Я не видел, а женщины говорят: «Зачем их пустили на завод?» Женщина там у них была, немка, знакомились с заводом. Это было перед войной, за полгода где-то.

Мы думали: «Попробуй, на нас напади». Кругом кинотеатры, фильм ведь был, «Трактористы»... или как. Там в конце они песню «Три танкиста» поют.

А, конечно, наверно, в верхах это чувствуется, приближение войны, тем более, они ведь нарушали границу, по-моему, несколько раз. Это после войны нам известно стало.

Когда началась война, я на практике в цехе работал, а потом в училище. У меня немножко случилось, я не говорил, в левый глаз.... В училище я работал на станке, немецкий фрезерный станок был. Он так работает: кнопку нажал, он подходит на быстрых, по ходу и потом встает на рабочий и уже фрезерует. А кто-то так его настроил, неверно. Ведь эта фреза, она круглая вот, приподнимешь, значит, расстояние сокращается, и плита о фрезу стукнулась, и отлетел осколок, видно, попал мне в глаз.

Но я доработал. Пришел домой, а там была суббота-воскресенье, пришёл домой, утром, не могу вот смотреть даже, течет из глазу, и вот со старшей сестрой пошли, а нигде не принимают нас. На Куйбышева, и там на углу врач посмотрел всё, заделал, завязал. А завтра в другую больницу: на рынок, идёшь по Пушкина, два льва вот там сидят.... Родильный вверху, а внизу глазной был. Молодой человек такой был, врач, глазник. Сразу: «Ложись». Оба глаза посмотрели мне, завязали оба: «Все, не будешь видеть». И вот я недели полторы лежал, нет, чтоб окно увидать, а на перевязки приду, они раз-раз, замажут и обратно.

Девушка работала, молодая, я ей говорю: «Милая, а скоро я видеть буду?» А она сказала: «Ты не будешь видеть». Я, значит, давай плакать. А потом мой врач говорит: «Кто тебе сказал?».

Я не стал её выдавать, говорить, потом лежу... Приподнял повязку, правым глазом что-то вижу, ладно, хоть одним буду видеть, успокоился. Раненых ещё не было никого. Я на перевязках сказал: «Так вы мне правый глаз откройте». «Я тебе открою», — врач молодой такой, хороший человек был.

Стали раненые поступать. Госпитали не выдерживают, а тут в коридоре все. У меня только один завязан глаз, вторым я вижу, уже война в самом разгаре и он мне говорит: «Ты, Борь, здесь ведь живешь?» Я говорю: «Здесь».

А, понимаете, всем карточки ведь уже выдали, а я там в больнице, никто... «А на тебя здесь выдали», — говорит мне врач. — Ты давай вечером будешь уходить домой, а утром будешь приходить сюда». Ну, некуда раненых уже ложить, вот одного парня привезли, молодого парня, играл здорово. Со Дзержинского завода делегация раненых пришла, ему баян подарили, вот играл здорово. В коридоре как заиграет — все здоровыми встают.

Идёшь домой, вот 41-ый год, осень, никого на улице, через Горьковский сад идешь, а там пивной был сделан, терраса. Вот там сидит мужчина. Потом я как-то иду вечером домой, лежать то мне в больнице негде, на диване лежу. Один глаз завязан, иду. Он: «Зайди сюда». Я зашел. «Давай, говорит, со мной пива попьём. Я тут сижу — никого нету который день уж». Я говорю: «Я не пью». «Давай, посиди со мной», — говорит снова, ну мы посидели с ним. Потом я пришел домой. Вот я так ходил, сняли повязку, всё. Стал видеть. Искал я этого врача после войны — не нашёл. И девушку эту: симпатичная такая была, искал, хотел хоть что ли поблагодарить, врача особенно. Мама говорит: «Сходи, найди». А он, видно, на фронт был отправлен.

В войну эвакуированные ребята приезжали из Ленинграда. Пацаны... четыре для них городка построено было. Это не сироты были, может, на фронте отец или что... мама там же. И не скажешь, что совсем сироты. Вот мамы тоже где-то готовили, призывали всех туда на защиту, где-то рыть, где-то что-то копать. А эти оставались так, кормить надо было чем-то... смотреть за ребятами. Четыре юнгородка было у нас построено. Там кинотеатр даже построили, на Обвинской-то. Сейчас не знаю — есть или нет, наверное, снесли. Кинотеатр был построен специально, стадион был сделан, ну как, не то чтоб настоящий стадион, а поле, чтобы даже зимой на коньках кататься можно было. Коньки завод покупал, выдавали, если кататься хочешь. Летом в футбол играли, это было сделано очень здорово Солдатовым, это его заслуга большая, ни у одного завода так не было.

В конце войны, в 45-ом году, в 66-ом цехе, комиссия подарки делала, кому пальто, кому что.... а мне вот костюм подарили. Костюм слегка серого цвета с полосками, шикарный костюм. По тому времени первый костюм был такой. Он всё сноситься не мог!

Видно, из хорошего очень материала был сделан, под дождик попадешь — всё заглажено, всё сохранялось, качественный материал был. Подарок так подарок был! Всё даже прошито, рукава зашиты, карманы зашиты, новый костюм, совершенно новый. Он тройной был, тройка, жилетка была ещё там. Но жилетку я внуку отдал, правда, не своему внуку, сестры.

После войны я там же, на заводе Солдатова работал. Он, конечно, отличный мужик был. Со всеми общался, даже домой к рабочим ходил. Например, свадьба у нас была у одного слесаря, значит, Черемных Виктор. И у Носкова... Ну ладно, всё равно у кого..Раз свадьба и дали квартиру. Это знаете, вот где первый самый дом построен наш, потом высоких два дома, вот, в среднем, в одном доме дали ему квартиру, однокомнатную квартиру, и он пригласил Солдатова, ну просто зашел и сказал — спасибо за квартиру! — и пригласил.

Ну, мы сидим за столом, и вдруг там звонок, говорят, директор пришел. Он подошел, подарок подарил, значит, поздравил, всем добра пожелал. «А у меня работа, надо идти на завод», — и ушёл. Потом я его видел один раз, дом принимали, вот детский сад Ленина, от завода недалёкий, 50-тый детский садик. А за ним дом сдавали, а комсорг завода и говорит: «Сходи за меня в комиссию по приёмке дома». Я: «Хорошо».

Утром, значит, пришел. Часов в девять, в восьмом-девятом часу где-то пришел, народ собирается, ну, который приглашенный, всё, дом стоит, все три двери подъезда открыты, а у четвёртого, левого там доской заколочено и покрашено. И приезжает Солдатов.

На машине он приехал, со всеми поздоровался — дом принимаем для работающих — прямо стоит, к нему начальник строительства подходит. Солдатов посмотрел: «А это что там у тебя заколочено?» Ему отвечает: «А, покрашено, чтобы не ходили, не следили, всё покрашено». Солдатов говорит: «Так доску уберите, сорвите, что это, доской-то заколотил, если покрашено, кто пойдёт?». Доску сорвали — там бочки да что стоят. Он посмотрел строго и говорит: «Вы нам больше не нужны, Вы не ходите на оперативку больше». А ко всем повернулся, говорит: «Комиссию вот когда назначат — вам сообщат». Сел в машину и уехал. Дом оказался недоделан! Комиссию назначили, Солдатов этого очень не любил, когда обман какой-то.

На нашем заводе хорошо было работать. Классный завод был. Да он и сейчас должен быть классным, я ведь не знаю, давно не был. Я был в Мотовилихе, был на Дзержинском заводе, работал председателем техники безопасности завода. Но Мотовилихинский завод — это стариннейший завод, там даже корпуса низкие, почему так строили — не знаю. Или они осели уже от старости лет. На заводе я проработал.... как-то считал, 57 или 58 лет. Ну я ремесленное училище вот не считал, хотя тоже на завод ходил. Видел почти всю историю завода. Когда я первый раз туда попал, даже главный корпус был ещё не весь построен, только до 35-го цеха, наверное.

Я на общественной работе работал. Я был председатель техники безопасности. В 63-ем году меня избрали председателем совета ВАИР завода, 10 лет я был председателем ВАИР. Это общество такое, Бристов вот у нас был, Кошелев Константин Дмитриевич, первым командовал. А я возглавлял общественную организацию, у нас она была областная, совет был и все заводы.. И я вот это время по другим заводам тоже много побывал. Я был член областного совета. Мальгин был председателем правкома. Ну и вот, Дмитриев Александр Иванович уходил, он был председателем ТБ... И кто-то от завода сказал: «Давайте Береснева!». Ну, вызвали меня, я согласился.

Во все города всей республики мы ездили. Я побывал в Литве, ездил, а сейчас вот что творится там...Они вообще все против нас . Да они и тогда наших не любили. «А, русские!» — и не разговаривают с нами...

С завода вот недавно звонили, приглашали зайти. Хотелось бы, хотя бы посмотреть, по территории пройти... А вот территория была, когда я поступил, вот до 12-го цеха дойдешь, по дороге прямой, между 76-ым и главным корпусом, а дальше не было ничего там. Только дорога проезжая была, ничего не было. А ведь Солдатов сделал сад там, яблони вот, весной идешь по той стороне были яблони, цвели, здесь ни одной соринки, попробуй только намусорить! Начальник цеха увидит и очень попадет тебе. А воздушную дорогу построили... это же чудо какое-то было!

Солдатов же ведь всё спрашивал. Это что, разработать и сказать-сделать, он еще сам спрашивал. Он как придет, пешком идет, сам проверит всё. А ведь площадь сделали какую! , площадь там, вы были в ЗОУЕ? Раньше ведь там не площадь была, а горы были и площадь сделали, трибуну, цветы, у нас ведь большой цех был. Цветы выращивали, все обстраивали. Там много людей работало. А ведь у завода сад был свой ведь, такой же ведь как Горьковский, только меньше, кинотеатр свой там был, сад был, вот война-то там достала нас в том саду мы услышали — война. Там всё было.... Отдохнуть можно было, посидеть и скамеечки, музыка играла заводская, кинотеатр был, всё там было».