Щёткин
Василий Иванович

Участник войны. Награжден медалью «За отвагу», «За победу над Германией», медалью Жукова.

«За 1,5 месяца выучился я на заряжающего младшего механика. Нас собрали, сформировали, укомплектовали и тут же, в Челябинске, прямо на тракторном заводе мы получили танки. Погрузили их на платформы и поехали на фронт, на Москву. Там уже сколачивали дивизию, проводили учения.

Помню, приехали в Брест. Баня там была хорошая. Целый поезд-баня стоял! Попариться можно было, помыться, обмундирование сменить. А потом — снова в поезд. Выгрузились в каком-то городе, в каком — не знаю, должность маленькая была, много не знал, и всю ночь ползли на танках втихаря ближе к фронту. Вышли днем, встали по опушке леса, постояли, и вечером опять поехали, а куда поехали — чёрт его знает. Ну и мы с неделю так каждую ночь: то к фронту, то от фронта, то вдоль фронта.

В один момент дошли до реки, ночью. Оказалось, это Висла. Через реку мост был на сваях, мы переправились и вышли на Сандомирский плацдарм. Встали в оборону, сколько там простояли, не знаю, часов потому что тогда еще не имел. Постояли мы в этой обороне, потом команда: «Танки — закопать!». А мы попали на такое место, где земля хорошая оказалась, быстро закопали, и еще сколько-то стояли, не меньше недели.

В один прекрасный день стояла ясная погода, и вдруг команда: «По машинам!». Машины завели, поехали, вышли на исходные рубежи. Через несколько минут зеленая ракета и — вперёд! Пошли в разведку боем, форсировать речушку. И погода вдруг стала меняться, пасмурно стало и потом снег пошел, вот бывают такие залпы снега, ну, как говорится, свету белого не видно, вот точно так и тут получилось. Пошли дальше всё равно. Надо было обойти населенный пункт и там найти, где противник располагается.

У командира машины все смотровые щели, телескоп — всё залепило снегом, ничего не видно. Пару раз напрямую стрельнули, но не видно ничего. И вот он спускается со своего сидения и говорит: «Давай, Щёткин, вот тебе ракетница, вот ракеты, открывай общий люк и смотри, откуда по нам бьют». Я пока с люком замялся, мне по башке ударили. Я, значит, на зарядах очутился, а люк за защелку встал. Опять шум, гам. Плохо соображаю, но стою. Смотрю, командир маячит, надо быстрей, говорит, заряжай! Я и по микрофонам слышу, что заряжать надо. Понял, заряжаю. Стреляет. Едем дальше. Остановка короткая, «заряжай!» —заряжаю.

По рации вдруг слышу, как командир орудия командиру машины говорит, мол, у нас заряжающий ранен. Командир машины спускается, мать-перемать, как это так, не успели повоевать — уже раненый. А я соображаю, какой же у нас заряжающий еще ранен, я же заряжающий. Посмотрел, всё, вроде, нормально, а потом смотрю, палец отлетел, и всё.

Меня в летучку отправили. Туда быстренько дошёл, стоит машина, оттуда выходит мужчина: усы черные, шуба черная. Ну что, готов?  Что делать будем? 

Я тебе обработаю, через месяц снова в строй будешь готов!

Перевязал, дает направление в госпиталь в полевой, я пошёл, а потом подумал, зачем с таким ранением в госпиталь идти? Пошёл свои тылы искать, нашёл, много их осталось, ребята меня тут встречают, говорят: «Ну ты везунчик, в рубашке родился, ну счастливчик». А потом спрашивают: «А чё ты сюда припёрся?», а я говорю: «Чё припёрся, пойду на кухню, картошку почищу, всё пройдёт, заживёт тут, пустяки». Они говорят: " У тебя, наверно, с головой непорядок, раз в госпиталь направили, надо идти в госпиталь». Один майор подошёл, наши разговоры послушал, потом подходит, меня по плечу похлопал и говорит: «Ты, сынок, слушай, что тебе говорят старшие и выполняй, что тебе предписано, а завтра мы многих не досчитаемся». Ну я тут немножко помозговал и пошёл.

Вышел на перекрёсток дорог, где указано. А там регулировщица, девица, такая симпатичная, в военной форме, в юбочке, флажками машет. Все машины останавливаются, посадила меня в попутную машину. Привезли в госпиталь, а там легкораненым говорили помогать сестрам, я там побыл несколько дней, потом направили в сам городок, там раньше екатерининская кавалерия стояла, такое местечко-имение, там казармы были. В госпитале месяц больной считался, потом выздоравливающий, потом в охрану госпиталя поставили. И вот один раз помогаю сестрам выносить раненых из машины, слышу кто-то меня кричит: «Щёткин, ко мне!». А кто меня тут может кричать? Увидел лейтенанта, командира машины соседней роты, я его узнал, подхожу к нему, а он мне: «Ты что тут делаешь?» я говорю: «Как что делаю, вот, помогаю, что заставят, где-что-куда-чего помочь». А он говорит: «А я своих привез, щас снова отправляюсь в полк». Я говорю: «Забери меня!» Он: «А у тебя документы есть?» (документов у нас не бывает на руках) Я: «Нету, я щас сбегаю к главврачу». А он говорит: «Мне ждать некогда, надо возвращаться». Вот я опять остался в госпитале. А через несколько дней сборные пункты, нас там забрали, человек 15. Сколько-то дней побыли на этом пересыльном пункте, приехала машина с фронта, а до фронта было километров 40–50. Пушки стреляют — слышно. Забрали больше половины, мы остались двое. Исаев и я. Ну и тут мы недолго побыли, нас отправили еще в один пересыльный пункт. А потом попали на пересыльный пункт в Прагу. Там дачные такие домики были, опять тут сборный пункт был, несколько дней, может даже недель. Нас собрали, сформировали, и в учебно-резервный полк в Познань. А там казарма четырехэтажная, для таких вот резервников, готовых, как говорится, специалистов: на 1-м этаже пехота, на 2-м артиллеристы, на 3-м танкисты, на 4-м этаже лётчики.

Никаких особых занятий не было, туда приезжали в любое время суток, кого надо, на пополнение в действующие войска брали. Приезжают ночью, вызывают, собирают. Приехали — танкистов надо. Всё, меня забрали, и попал я опять в тяжелый танковый полк. Командир полка был подполковник Руденко. Я попал во вторую роту и на вторую машину. И вот пошли уже на сам Берлин.

Но Берлин тоже там начало такое, Шанхай всякий там, домишки и всё такое. Мы стали в улицы заходить, но такие танки 45 тонн, а у них улицы узкие, как заходишь, домики трясутся. Сразу кто где стреляет, ещё пехота помогает, бежит рядом. А там в окнах уже тряпки белые, полотенца и всякое такое машут, что не стреляйте там никто ничё, но мы не хулиганили, где не надо, не стреляли. Ну и мы видели, где есть противник, ответ давали хороший. Ну и это дело было уже конец апреля, начало мая, мне тогда исполнилось 18 лет, 23 апреля. А 8 мая мы не дошли до Рейхстага, может, километр или полтора, потому что нам там делать уже нечего было. Тут мы остановились, стоим, ночь тихая была, и вдруг тишина такая просто страшная после таких боевых-то действий. Тишина и где-то часа в два-три ночи чё-то вдруг появились отдельные выстрелы автоматные, потом покрупней, потом еще посильней, вроде пушечки стали стрелять, мы около машин, ждем команду опять. Потом уже стрельба началась, здоровая такая, ну всё, думаем, где-то немцы взбунтовались. Ждем команду. Потом слушок доходит: война, вроде, кончилась, а тут ночь была с 8 на 9 мая. Ну, шум, потом офицер из штаба прибегает и говорит: «Да, ребята, война кончилась!». Тут не рассказать, что творилось, у нас тоже началась стрельба: у кого что есть, какое оружие. Началась пляска, песни, обниматься, целоваться, ругаться. Чё только не творилось, ужас! И командир орудия зарядил и пульнул, командир полка тогда сразу: «Прекратить всякую стрельбу! Кто это тут такое задумал? Стрелять из пушек ещё!». Наутро старшина праздничный обед устроил на полянке. Вот, таким образом, дослужил до Победы.

Служить пришлось еще до 50-го года, смены не было, молодёжь не подросла. Демобилизовался механиком-водителем. Когда офицеров стали сокращать, мы заменили механиков-водителей. Вот такая небольшая служба была Родине. Как демобилизовался, прошел все азы снова, начиная с моториста-рулевого, помощником механика работал, потом началось совмещение: механик, помощник капитана, помощник механика, механик, капитан-механик, и закончил я службу капитан-механиком. Пока работал, речное училище закончил заочно».