Фукалов
Геннадий Александрович

Ветеран войны и труда. Участник боев под Ржевом и Великими Луками 1942 года, Курской дуги 1943 года, участник штурма Орла, снятия блокады Ленинграда, затем воевал на 3-м Прибалтийском фронте.

«Когда началась война, мне 17 лет было. Я закончил школу, после школы — семья у нас была шесть человек детей, я самый старший. Папа женился, у него первая жена умерла, он маму взял молодую, она на 13 лет его была моложе, и как у него пошло пополнение нашей семьи, вот столько было детей. Когда я школу закончил — какой выбор, куда деваться — папа один работает, мама одна с детьми, тяжко, очень тяжко было — я тогда поступил в школу фабрично-заводского обучения в нашем городе, в Мотовилихинском районе, эта школа была при заводе имени Ленина. Потом там было ремесленное училище № 3, лицей № 3, это всё в Мотовилихинском районе. Вот, я поступил в эту школу, закончил её и в 40-м году, в конце 40-го года, кадры там готовились для завода Ленина. Я туда ходил на практику работать, когда закончил, я оказался вначале в монтажном цехе, а потом в сборочном цехе — пушки собирать. Я уже работал на сборке пушек, лафетов пушек, и вот с этой работы меня уже и призвали в армию. Началась война.

Началась война. День этот я помню. В сам тот день мы с ребятами уехали на Каму, сговорились. Это была суббота, война-то началась в воскресенье. Мы поехали на Каму, там у нас остров на Каме был, поехали туда порыбачить. А когда мы днём были, мы ещё ничего не знали. А когда приехали сюда, на берег Камы и пошли вдоль земли, нам люди говорят — ууу, война же! Мы — какая война? Что за война? По радио же сегодня объявили, рупоры, которые большие, чёрные на столбах были, у заводской проходной, у клуба Свердлова у пруда, там кинотеатр «Горн» был — я в этом районе как раз жил. И пошло!.. У клуба было очень много народа, что такое? А пришли ребята записываться на фронт. Очередь была добровольцев.

Такой день. Сегодня в магазине было всё, вчера ещё в магазине было всё, завтра ничего не стало. Магазины все закрылись. Карточек ещё не было, были списки, еду покупать, а всё остальное — закрыто.

Конечно же, в народе смута, тревога, всё стало ясно, что без объявления войны немцы напали на нашу страну.

Потом я пришёл на завод, мы уже перешли работать — не сразу, с первого дня — а потом, осенью, мы перешли работать по 12 часов. И я ходил на работу. Через какое-то время мне пришла повестка, по-моему, это конец 41 — начало 42-го года. Я пришёл к начальнику — вот, повестка пришла из военкомата. Начальник цеха у меня прочитал мою повестку, выдвинул шкаф, положил повестку туда, говорит — выходите работать. Ну, уже много людей старшего поколения ушли, у нас ряды рабочих поредели. Уже чувствуется, что не все места рабочие заполнены, надо делать работу — а никого нет на этом месте.

Работаю. Отработал 12 часов. Какое-то время прошло, может, через неделю, дней через 10 мне приходит вторая повестка. Вторая повестка — обязательно явиться в военкомат. Военкомат у нас находился на улице Ивановской, говорят, здание части сохранилось, двухэтажное. Я опять к начальнику! Он посмотрел опять на меня, положил — работай давай, работай. Я говорю — так вы так не поступайте, дескать, работай, а то они меня сочтут за какого-то такого, который уклоняется, меня трибунал потом будет судить за то, что я не являюсь. Я же понимал, что это дело, раз война началась! И выхожу, работаю.

И третий случай, когда повестка вновь пришла, третья — вот тут уже я так держу повестку эту, Вы её прочитайте, говорю я начальнику, у меня из рук, но отдавать я её Вам не буду. Прочитал, посмотрел, говорит — ладно, доработай. Долго он занимался, хотел, чтобы я продолжал работать. А всё-таки меня забрали.

Когда я проходил допризывную подготовку, то я хотел научиться лётному делу. У нас в Мотовилихе ребята через комсомол учились в аэроклубе. Если вы знаете те места, где сейчас стадион «Молот», у нас там тоже был стадион, только он назывался «Зенит». Там была парашютная вышка. Я тоже хотел быть в этих рядах, но не прошёл по зрению. На улице Лбова, сейчас она Восстания, есть школа № 47, в Мотовилихинском районе. Эта школа выпустила семь Героев Советского союза! Ребята, которые учились, все в аэроклуб этот ходили. В основном, лётчики потом все были. Сергей Полыгалов, как его звали — он на Волховском фронте отличился. Командовал пехотной ротой — наш, мотовилихинский. Уже никого нет в живых. У меня Серёжа Куфонин есть, мой родственник — он закончил. Их было два брата, их было три брата в семье — Сергей закончил аэроклуб, Георгий — закончил аэроклуб, Сергей пошёл в авиашколу. У нас здесь авиашкола в этих была, во Фролах. У нас то же самое здесь было, только вот где? Сейчас улица Дружбы, где сейчас вот это здание осталось, лицей № 3, я в этой школе учился — тут был у нас аэродром. Вот Сергей-то, мой родственник, он аэроклуб закончил и ушёл в авиашколу. И так вот штурманом в итоге отвоевал под Сталинградом, на Курской, и вот выжил ведь! После войны уже был он штурман полка на ИЛ-2, это одномоторные самолёты, воздушный танк его называли. 162 боевых вылета у него сделано, 12 раз участвовал в воздушных парадах над Красной площадью после войны, такие были воздушные парады. Звание Героя Советского Союза ему присвоено было в феврале 45-го года. С ним я встречался не один раз. В Москву когда я ездил, меня Совет ветеранов нашей 4-ой танковой армии приглашал каждые пять лет — а мой 13-ый отдельный тяжёлый танковый полк прорыва входил в эту 4-ую танковую армию, мы были частью этой танковой армии. Наш Уральский танковый корпус был 10-ый, тогда был 30-ый, он тоже входил в эту 4-ую танковую армию. И мы с уральцами, с ребятами, ездили после войны, я с ними несколько раз был. Но приглашали меня как представителя этого четвёртого моего тяжёлого полка.

Так вот, третья повестка пришла — а я всё на заводе работаю. Когда я пришёл после рабочего дня, начальник сказал — ничего я больше сделать не могу. Приказ, видимо, дали — хватит гулять. В повестке было написано: при получении данной повестки немедленно явиться в военкомат. Не просто надо было явиться в течение дня! А поздно уже, вечер, 12 часов. А тут уже — немедленно! Надо ехать — уехал. А трамвай у нас уже ходил, первый номер, единственный трамвай тогда был. В городе не было других трамваев. А этот трамвай № 1 ходил от сада Свердлова до Перми-Второй. Деревянные вагоны были у этих трамваев. Я туда до Ивановской на трамвае. Приехал. Показал повестку. Старший лейтенант, помню, с тремя кубиками вот здесь, тогда не погоны ещё были, петлички — как он на меня накричал!.. «Да что это такое! Вы почему уклоняетесь от явки в военкомат! Да кто за нас, Сталин, что ли, воевать будет!» — дословно, я это запомнил. «Да причём Сталин, вы меня спросите, почему я не являлся! Сразу на меня так бурно надавили! Я не просто не хотел, я работал!». «Тогда», — говорит секретарша — «напишите ему повестку завтра явиться туда-то во столько-то». Я говорю: «Я завтра не приду». Он опять: «Да как это так — не приду?!» Я говорю: «А мне карточки надо отоварить». Уже карточки были, уже карточная система вступила в строй. Он: «Семья отоварит». Я: «У меня нет никого, я один!» А мама в селе Троица осталась, на реке Сылва, а я у дяди здесь жил, в городе. И я: «Не отоварив карточки, я не поеду! С чем я поеду-то?» Тогда он говорит: «Дайте ему направление на отправку на такой-то день». Я им:

Я ведь у вас в списках-то значусь, я у вас просился, когда по зрению не прошёл — я ведь вас просил, и я не раз у вас бывал, в танковые войска просился. Направьте меня в танковые войска, направьте меня в танковое училище!

И для нас четырех человек выбили пакет, отправили в Челябинск с документами. Мы поехали в Челябинск, до Чебаркуля доехали, в Чебаркуле нас хотели перехватить в какую-то дивизию — какая дивизия, мы в танковое училище едем! Такой был случай, но всё-таки я уехал в Челябинск, в Челябинске я учился, в Челябинске я получил и танки.

Я призван в 1942-ом году, а выпустились мы, наверное, в марте 43-го года. Получили танки, погрузились в эшелон и прибыли в подмосковный танковый центр Костарёво, пополнили там полк тяжёлый, который вышел из боёв подо Ржевом и Великими Луками и под Москвой. Ну ничего, только одно название от полка осталось. Личного состава нет. И вот я этот полк пополнил. Приняли там гвардейскую присягу, обучались ещё по программе, на стрельбы сходили, после этого — будет погрузка, говорят, поедем на фронт. Так и было.

С Костарёвского танкового центра я уехал на фронт на Курскую дугу. В мае месяце мы только туда прибыли. Или в конце апреля. А дуга началась 12 июля, наступление. До этого мы всё время тренировались, ездили неоднократно к немцам на передний край, посмотрели, как там, где там, как идти. Карты-то были, на картах всё ясно было, а вот в натуре как это выглядит? Тренировались, как быстро покинуть машину, в танк быстрей, из танка быстрей, знали, что там уже будут Тигры, там будут Пантеры, там будут тяжёлые танковые, которые немцы наковали к этой дате. А там дуга была 120 километров на местности. Дуга — это что? Вот части двигались вперёд, какие-то части так продвинулись, другие так продвинулись, третьи так, и действительно получается — остановились. И вот фланги: здесь Воронежский фронт, Ватутин командовал, здесь Центральный фронт, Рокоссовский командовал. Они решили, что если они у Рокоссовского отрубят и у Ватутина отрубят, и вот эту всю массу войск, мы тут их и должны побить.

Я не был на Сталинградском фронте, но когда был на Мамаевом кургане, со мной на теплоходе был мужичок наш, пермский, он был командиром взвода, он говорит: «Вот я пошёл в наступление, 32 человека пошло, а семь человек только вернулось".

Так и в полку, куда я попал. Начались бои в 42-ом году подо Ржевом и Великими Луками, до Берлина и Праги не дошёл никто. Семь раз полк пополнялся личным составом и танками.

Первое время было так: танк сгорел — экипаж цел остался. Начальник особого отдела по части начинает вот тут разбираться: почему танк сгорел, а вы целы? Бросили танк, сбежали? Это первое время. А вот с 43-го года, уже с Курской дуги, таких вопросов не задавали. Первый вопрос — сгорел танк? А где люди, как экипаж? Завтра новые танки придут. Надо людей, живых людей. Там четыре человека комплект, три человека не пойдёт. Каждый на своём рабочем месте делает своё дело. На тяжёлом танке — пять человек.

Вот снимок 43-го года. Это моя машина, посмотрите, как она изорвана! Вот на ней всё искорёжено. Это было у нас, нас вывели во второй эшелон, ну надо же восстанавливать технику. У нас ведь пополнять её надо. У нас её больше её нету! 21 машина в полку тяжёлая была, а осталось 4 танка. Что за полк?.. Надо пополнять.

А на обороте прислал мне вот в каком году её, в 72-ом. К Дню Победы полковник Коряник. Нашли где-то ведь. Следопыты тогда работали. Я самый высокий. «Николай Островский» танк назывался, тоже — почему? Мы стояли здесь на перерыве, восстанавливали технику, в полк приехала Раиса Порфирьевна Островская, жена Николая Островского. И писатель Серафимович ещё был такой. Он тоже был писатель, который, ну что ли, патриот своей родины! «Железный поток», по-моему, книгу написал. А у Островского — «Как закалялась сталь». Была книга, патриотическая книга. Мы эту книгу всю прочитали школьниками, нам всем там это внушали. Вот ребята, вот, как Николай Островский! Как он был, как ослеп, а книгу потом писал. А кем он тут работал? И призывал всех нас быть патриотами своей родины. Поэтому в честь ихнего приезда был издан приказ, и было написано: «Наиболее отличившимся в боях танкам, 10-му и ещё какому-то, присвоить наименования»... а не так было. Серафимович пожелал прокатиться на танке. Он нам такой старый показался!.. Ему уже много лет, конечно было. Что такое 20-летнему... А ему, наверное, уже. Может, лет за 50. Да ещё прокатиться на танке! Ну, все подняли его туда, тут на борт, в люк спустили, в башню. Он говорит — я вот никогда не был в танке, не представляю этого, ему — давайте мы сейчас вас познакомим. И прокатили его. И вот когда он из танка выходил, он сделал предложение, что в честь того, что Серафимовича прокатили в танке, танку присвоить наименование Серафимовича. А Серафимович говорит — нет. Есть предложение, что вот нашему танку Николай Островский имя присвоить. И вот приказ был издан. Тут быстро организовали, не знаю, чем написали — краской какой, наверное. Вот одному присвоили такое наименование, а вторую машину всё же назвали Александр Серафимович. Так и ушли. Эта машина сколько-то прошла, потом она сгорела, и я сгорел.

Мы 12-го июля пошли в наступление, а 17-го июля танк у меня сгорел. Но у меня другая машина была, не эта, после своей машины у меня была № 49, та машина сгорела. Когда сгорела — я остался живой. Механик, водитель в той машине у меня сгорел, убило сразу. Украинец был заряжающий, фамилия — Кущер, Илья, такой плотненький парень, маленький, невысокого роста. Ему руку ранило, он этой рукой вообще не ничего может. Короче, я его выталкивал из башни, как мог. А когда вытолкнул — упали мы там на землю, надо срочно отползать от танка, он сейчас будет взрываться, раз он загорелся. Мы его полностью перед каждой атакой пополняем боеприпасами. Было так: или ты израсходовал немного, или бывали такие атаки, когда не хватило снарядов, осколочно-фугасных не хватило, бронебойные есть, подкалиберные есть — это по танкам стрелять, а осколочно-фугасных вот нет, по живой силе и укреплениям.

И мы ушли обратно к своим. Не то слово — ушли. Мы не ушли, мы ползли на пузе. Там невозможно идти. Когда этого моего заряжающего ранило, он весь у меня побледнел, я смотрю, крови уже сколько-то потерял, из рукава у него течёт. У каждого у нас в гимнастёрке в кармане лежал перевязочный пакет. Плотный, в непромокаемой укупорке, уж если такое случилось — я ему достал перевязочный пакет и, лёжа на земле, я ему перевязал руку, по гимнастёрке, затягивал туго. Ну, думаю, поменьше. Нет — текёт кровь! Я снял с него поясной ремень. Подтянул руку — всё лёжа на земле. Поползли по своему гусеничному следу, туда, к своим.

Отползли сколько-то — идёт санитар какой-то воинской части. Ну почему я думал, что санитар? Потому что на нём сумка такая вот, и красный крест на сумке. Я понял, что это — медик. Санитар. Я ему говорю — подойди, подойди! Он сделал несколько шагов ко мне, сюда. Я говорю — окажи помощь. Видишь, заливаемся кровью. Он так рукой махнул, да у меня своих тут навалом, примерно так его можно было понять. Я сразу вот так! А когда идёшь в бой, всегда у меня была так: кобуру повернул сюда (показывает в пах), она не мешает, если ты из танка срочно вылезаешь, ничего чтобы не цеплялось, когда ты покидаешь машину. Вот когда он так от нас отмахнулся, я вытаскиваю так кобуру, пистолет достал, в него ткнул прямо: перевязываешь? Я на него смотрю. Он молчит. Я ему второй раз снова — перевязываешь? Он сумку повернул, начал перевязывать. Я пистолет достал, он сделал. Он, конечно, достал ножницы, перерезал, я видел, что у него, у заряжающего, ниже локтя кость перебило. Тогда он достал проволочную сетку, обработал нам, и тогда он пошагал, а мы уже пошли. А там уже тише стало, стрельбы нет, войска наши ушли вперёд, немцы уже, погнали уже немцев, здесь уже мы идём поспокойнее.

Идём, идём. Спустились в низинку, откуда наступали. Мы спустились — стоят два солдата. С термосами, кого-то кормили, с какой-то воинской части, и приносили еду, перед наступлением. Стоят два солдата. Этот мой украинец говорит: хлопцы, дайте глоток воды! А я вижу — губы у него уже начали вот сохнуть. Дайте глоток воды. Они говорят — нет воды. А мой Кущер говорит, где-то накануне перед этим мы были в атаке и к концу атаки мы остановились, к танку подполз какой-то солдат, и солдат сбоку на земле лежит — танкисты! Танкисты! Дайте глоток воды! Ну, поняли, что, может, раненый, а у нас питьевые бачки здесь. Два бачка у нас питьевой воды. Мы ему один бачок выкинули — говорим, вот там есть вода, попей, хватит силы — брось на танк. Ну, не хватит — завтра новый получим бачок. Заряжающий и говорит — мы вчера вашему брату последний бачок воды, каплю дали, что вам, жалко воды? Один из этих солдат подходит к термосу, открывает, черпак, которым он кашу накладывал, для супа черпак побольше, для каши — поменьше, он черпает, даёт ему. Мой Кущер взял этот черпак, пьёт. Остановился, передохнул. Снова пьёт. Мне подаёт черпак. А в черпаке — я пью — водку я пью! Они водку приносили своим! Тоже по сто грамм нам наливали же перед боем. Когда водки попили мы с ним, с Кущером, нам стало как-то повеселей, всё нипочём, сейчас пойдём искать своих!

Идём с ним. Идёт какой-то броневичок, маленький, есть такой Б-61, на шестиполуторной машине, был такой. Я остановил этот броневичок, говорю — увези в ближайший полевой госпиталь, он раненый, тяжелораненый. Я его посадил, он его увёз, и больше я его не видел.

А я ушёл в свою часть. Нашёл, рассказал — танк сгорел. Я две недели находился в команде выздоравливающих, меня, оказывается, контузило. У меня ещё и голова ни черта не соображала. Был такой случай. Вот один из эпизодов, который был на войне, боже мой.

Первый день атаки там же, на Курской дуге из 16 танков у нас 11 подорвались на минах. Хотя нам говорили, что для нас сделаны там проходы в минных полях, всё это было, а вот на практике — пошли, подорвались. Восстанавливали прямо там, рота в нашем полку была, ремонтная рота, экипажи сами восстанавливали. Вот так было.

Я участник штурма Орла. Орёл и Белгород — это города Первого салюта. До Орла и Белгорода Москва не салютовала, когда докладывали, что «наши войска вчера в упорных боях это-это-это, но силы врага превосходили, поэтому нам пришлось оставить города такие-то, такие-то, такие-то». Когда же мы перестанем-то оставлять города? Когда же мы остановимся? Грустно было, не то слово, на первый период. Ну а потом, когда эвакуация заводов отсюда уже пришла сюда, заводы стали вставать на место, начали выпускать продукцию, тогда уже жизнь пошла на фронте веселее. Вот к Курской дуге — я когда помню, после боя столько не было случаев, чтобы не привезли горючку, не привезли снаряды. Ну еду — тут всяко могло быть. Выдали по мешку сухарей, чёрных таких, перегорелых. Поставили в танк, я на десант иду, чёрных — но если не привезут, а бывает такое, что не привезут, так не привезут еду летом — вода есть, замочим сухари, поедим. Но если не привезут курить... тогда вообще не можно никак разговаривать. Давай, по радио заявляй, почему нету? Вот с куревом были проблемы. Давай курить и всё. Трофейные, может, где-то найдём. А лето было, июль месяц, если про Курскую говорить. Лето. А все кругом — местность была занята — кругом огороды посажены, деревья, яблони сколько хочешь. Урожайный год тогда на яблоки был. А там же местность-то такая, средняя полоса. Яблоки есть, мы яблоки тут собирали, мы и картошку, где есть, копали. Вот так было.

Далеко ушли, до Гомеля, под Гомель ушли. В полку всего осталось три танка, от полка — ничего не осталось. И вот тогда нас из-под Гомеля погрузили в эшелон, штаб и тех, кто остались живые. И мы поехали в город Тулу. Нам пришёл новый эшелон там, из Челябинска, в Туле мы получили, и мы погрузились, обратно на фронт поехали. А везут нас куда-то непонятно куда. Куда, почему мы не едем? Куда мы едем? Оказывается, нас везут в Ленинград. Это 43-ий год, ноябрь месяц, мы приехали в Ленинград снимать блокаду. Кольцо уже разорвано было, 11 километров кольцо было разорвано. Два — Волховский и Ленинградский фронт дважды пытались разорвать, но вот наконец-то разорвали 11 километров. И вот туда пошли войска. Зима была, Ладога спасла до этого — замёрзла, и до этого пошли вначале сани, на лошадях повезли туда по Ладоге, как застыла, еду, а потом пошли.

Так что после этого фронта я воевал на Ленинградском. В январе месяце 44-го года с Пулковских высот через города Красное Село, Гатчину, Кингисепп, Нарву, Лугу, с Луги на юг на Псков, вот в январе пошли в наступление, а в апреле у меня танк под Псковом сгорел. Опять сгорел. Я там был ранен, и четыре с половиной месяца отлежал в госпитале. Нет, в госпитале я отлежал три с половиной месяца, в батальоне выздоравливающих — ещё месяц. Приезжали к нам в этот батальон выздоравливающих представители частей военных. Вот вы приехали из части, вам нужны сапёры. Вы приехали из части, вам нужны какие-то связисты. Третьим нужны танкисты. Там нас всех вывели таких, кто как. Ну я что, молодой, отлежал, осколок мне из груди достали — пока не достали, невозможно было жить. А когда достали — интересно тоже было. Приходит консилиум врачей, ну, что делать будем? Вопрос стоял так: надо вскрывать грудную клетку и вытаскивать осколок. И вот пожилая женщина среди этих молодых говорит — они там посидели, порассуждали — говорит, нет, давайте не будем грудную клетку вскрывать, посмотрим, что ещё мы можем сделать. Красивый парень, молодой. Давайте вот так, по-другому. Ну и на самом деле, достали!

В итоге, отлежал я там это время, приехали эти «покупатели» — мы их так называли. Я, танкисты приехали с Третьего Прибалтийского фронта. После того я попал в другую танковую часть, уже воевал после Ленинградского фронта на Третьем Прибалтийском.

С окончанием войны вообще интересно. На Третьем Прибалтийском фронте я воевал недолго и на танке уже другом. Не хотел уже на этом, который мне дали, сказали, мне надо садиться на Т-3485. А я его не изучал! А свою машину я знаю, как все четыре... как все свои пять пальцев. Что делать? Я не видел, чтобы в нашем полку, пока я там был, чтоб какие-то танки сгорели. Но одна машина ушла — ночью ушла, со мной тоже прибыл на пополнение один парень, он на нём и пошёл. Как пошли они в разведку боем! На фугас, видимо, машина нашла, вообще разбросало! Фугас. Сколько там, трёхрядки были. Мина противотанковая — она пять килограмм, она хорошо разрывает, гусеницы рвёт, опорный каток отрывает, поддерживающий каток рвёт. Вот эта опора на катке — там поддерживающие три катка, это всё рвёт. А фугас, конечно, это 48 тонн. Там 32 тонны весом, здесь броня башня 100 миллиметров, а у неё лобовой лись 40, на Т-34. А башня почти тоже такая. В общем, конечно, она маневренная машина, живая такая, это называется — нас водили, в основном, в прорыв, и полк назывался — полк прорыва. И 261-ый, и 13-ый танковый полк — прорыва, так и называлось. Танки были предназначены для того, чтобы вводить массу войск и этими танками таранить передний край. Прорывать передний край, чтоб пошли участники, те, которые двигаются по земле.

Мы повоевали, и вдруг — я там немного был — вызвали нас в штаб, говорят — вас четыре человека поедут в город Горький. А зачем нам в город Горький? Вы поедете танки получать. Ну, мы между собой поговорили, может быть, поедем? Посмотрим, как там в тылу живут, получим танки, приедем. И мы в тот Горький приехали, говорят — завтра с вами побеседует генерал. И он с нами завтра побеседовал, всё послушал — так, воевали, боевой опыт есть, награды есть, ранения есть, что ещё спрашивал? Мы говорим — всё, получим танки, поедем на фронт. Вы сейчас не танки получите, говорит он, а я вас сейчас направлю в учебный танковый полк, последний курс набран, а дело-то уже шло накануне 45-го года, мы приехали в ноябре 44-го года, а тут декабрь. Так он говорит — я вас направлю, надо обучить танкистов, которые набраны. Пришли — где жить-то? В землянках. Пошли, с курсантами встретились — они все ребята такие голодные, вот только призванные, бледные такие все, обмундирование в заплатках, все они замызганные, худые. Мы смотрим — куда мы попали?... Пойдём к командиру батальона, поговорим, может, он нам уже подпишет, что мы ему по какой-то причине не подошли. Мы к нему пришли — командир батальона говорит, выслушал он нас: «Знаете, что. Приказ есть приказ. Если вы хотите уйти, так только через штрафной батальон или через трибунал». Только так. Посоображали мы, думали — братцы, под занавеску-то, ведь война понимаем, что к концу идёт, а мы сейчас такое — пришлось нам работать. А командир батальона, капитан третьего ранга, моряк — ему этот учебный танковый полк, ему это тьфу, он говорит: «Ребята, давайте так. Соглашаетесь — выпустим этот выпуск, танки получаете, я вас всех в экипажах пропишу, всех четверых». И он так и сделал! И мы получили танки и на Третий Украинский фронт. Эшелон наш туда пошёл. Едем в Карпатах, с заездом в Румынию — объявляют: война закончилась! В Румынию заехали — война закончилась. Из Румынии нас перевели что-то — ну, румыны есть румыны — перевели нас в Венгрию. В Венгрию приехали — прямо в Будапеште остановились, в центре города, ну, столица! На Дунай посмотрели, мосты подвесные были, красивые, через Дунай — взорванные, валялись в Дунае. Вот так мы ходили по городу, посмотрели, тишина, население всё куда-то сбежало из города. Единственное, что запомнил — близко где-то был зоопарк. Зоопарк, деревья, всё огорожено, как в зоопарке, звери, птицы, всё ушло куда-то — один только бегемот остался... Вольера такая — и в этой вольере этот, бегемот. Один, стоит. Посмотрели мы, сбежать он никуда не может, так и стоит....

В Венгрии месяц, может, мы там простояли, нас перевели в Болгарию. Ну а в Болгарии другой народ, другая жизнь, в Болгарии была и служба после войны. Был командиром танка. Там на учёбу ходил, там я заболел язвенной болезнью. Финал вот такой. Мы нигде ура не кричали, спиртного не пили за Победу. Ну, а когда в Болгарии мы жили, там мы выпили всякого-всякого. У болгар этого вина!.. Они нас называли «братушки». Бывало, идёшь по городу, он говорит, мужик этот, болгарин — Братушка, иди сюда! Подзывает, мол, подойди. Что такое? — спрашиваю. Он — так заходи! А у него корчма, у него пекарня, он угостит, покушать, спиртного. Ну нас позвали — а русский что, он пожалуйста — и мы до того туда доходили, прихожу однажды к этому, позвал, а я говорю — не, денег нема, не на что — он говорит: в кредит нема? Кредит! Сейчас, запишу тебя! В следующий раз придёшь, расплатишься, и наши приходили до того туда, что сумок посдавали полно трофейных, что-то там ещё ему отдавали, прихожу в следующий раз — он говорит: в кредит нема. Нельзя вам доверять, вам веры нету. Такой эпизод. Но отношение очень хорошее было, они славяне же, эти болгары. Они и говорят, можно что-то понять, те же украинцы, что-то так, что-то не так.

Когда я подорвался на мине в 43-м году, никогда бы такого не увидел: как лётчики наши, истребители, к этому времени уже. У них, у немцев уже к Курской дуге появился истребитель фокен-фульс 190, это недосягаемый по скорости, он сильно превосходил наши истребители. Но как бы там ни было, я видел, как лётчики уходят, в пике, заходят, ему подстрелить его надо, мотор... помню, поёт, как пчела, разрывается мотор. И видел другое — там были же Покрышкин, трижды герой у нас, Покрышев и ещё какой-то, асы были. Это от человека зависит, как он техникой владеет, как он научен тактически, как голова у него соображает, подходить, взять... вот воздушные бои я там видел только потому, что я стоял подорван. В танке бы я ничего не увидел.

Родился в 1923 году, 2 сентября. В этом году 2 сентября мне будет 92 года. Никогда не думал, что я столько проживу. Вот сейчас болят колени. В одно я поставил искусственный сустав два года тому назад, вот это колено ещё работает. Почему оно болит? По разным причинам. Вот, например, бывало как: привозят нам боеприпасы. Шофёр приехал, тут местность пересечённая, подъехал — а только ночью приезжали! Команда дана ему, танки вот тут стоят. В танке два офицера, механик, техник, лейтенант и командир танка. Мы с экипажем начинаем, каждый снаряд, он каждый 16 килограмм весит — ящик надо принести, четыре снаряда, это получается сколько? Это 66 килограмм. Ребята молодые, каждому на спину — по ящику, пошли! Как можем, так и идём. Все идём — экипаж как одна семья! Вот так. Поэтому колени и болят. Ну сейчас уже что, всё болит. Поболит да перестанет.

Ну как не страшно было воевать? Страшно. Но вот почему-то вопросов — останусь ли я живой? — их как-то не было. Потому что иду в атаку, поверну перископ направо — смотрю, Сашина машина горит, 51-ая. Идём вперёд, я веду огонь, повернул перископ налево — смотрю, слева машина горит. Боже мой! А что меня ждёт? А то же самое, только вперёд! Вот так и было. У меня был такой случай: башня потрескалась, попадание было по танку. А попадает заряд по танку, лампочки в танке лопаются все. Перископы первое время стояли зеркальные, потом триплексы поставили. А удар — так вот такое ощущение, что тебя в бочку посадили и молотом по ней. И ничего. Всё переживали. И никакой страсти, никакой трусости не было. Никто не думал. Наоборот — всё шутим, смеёмся, байки кто-то травит, спрашивают, кто письма получил или не получал. Так она тебе изменила! Поэтому она тебе и не пишет — шутим так. А утром идём в бой. А национальности разные были. Был у меня заряжающим Джафаров, азербайджанец. Был — тоже, вроде заряжающим — бурят, монголец. Мы подорвались на минах — командир полка утром приехал, посмотрел на нас: боже мой, хоть бы умылись вы! А мы уже снег нагребли, костёр разожгли, горючка, ветошь какая — снега уже налепил в вёдра — вот, говорю, сейчас снег растопится и умоемся! А этот бурят мой, монголец, он что умывайся, что не умывайся — всё чёрный! Но немногословный был, всё выполнял безукоризненно.

Самое счастливое событие — женился. А, нет! Как только пришёл, думаю, сразу надо определяться. Нашёл себе подругу, женился, тут на первом же году у нас родился сын, я работал на ТЭЦ в части Пермэнерго, сын родился, всё хорошо, но некуда его девать! В садик? Сын растёт, годик, два, три ему уже подходило — жена говорит, нам бы надо ещё вот дочку... Я говорю — так разве это проблема? Выдадим дочку, да и не одну даже. А она вот так в шутку. И когда ушла второй раз в декрет, я говорю — что-то ты не такая, какая ты была. Ты не двоих ли будешь рожать? Она говорит — да ты что, побойся бога, сейчас двоих рожать, время-то какое! А ведь родила двоих. Мальчик и девочка родились. И вот эти ребята у меня выросли. Сын старший, у всех сейчас есть семьи. Двойняшка этот, мальчик — он закончил, за вторым образованием уехал в Ленинград, там закончил, там женился, там живёт. Я один живу.

Старший сын у меня начальник цеха, но он уже уволился оттуда. Дочка моя работает в Пермском планетарии, работает там же. Внуки есть, правнуки есть. В семье у меня всё хорошо.

Трудности были всякие, но это у всех так.

Жена вышла на пенсию, работала она в Политехническом институте. Володя закончил Политех, Серёжа закончил в Ленинграде второе образование, Высшее Мухинское училище. Сейчас он как дизайнер участвует в съёмках какого-то исторического фильма в Ленинграде, принимает участие. В несколько стран съездил, его приглашают кинематографисты как дизайнера. Он рисует, а потом по его рисункам декорации делают. Приезжает ко мне два раза в год.

А самое-самое счастливое событие — это то, что я остался живой. Я в таких случаях был, а их, таких случаев, было много...»