Хлопушина
Анна Андреевна

Учитель, труженик тыла, ветеран Великой Отечественной войны.

«Голодное детство было. Постоянно не было почему-то хлеба. Когда мне было года 3 или 4, всё говорили за столом — ешь с хлебом! А потом-то хлеба не стало, ели без него. Мама, когда, значит, кончается зима, кончаются все припасы, овощи и всё. До весны кое-как доживали, ели траву разную, съедобную. Раз в деревне жили, тут и пестики были, ходили их рано приносили — из них всякое блюдо можно было приготовить, липовые листья срывали... Как-то мама высушит их, измельчит и состряпает как-то, это хлеб был у нас из липовых листьев. Растения всякие срывали, пробовали, раз не отравились, значит, ничего. На траве в основном и росли.

Когда поспевал хлеб в полях , прежде всего рожь, мама нас с Тасей посылала. Потихоньку, говорит, сходите, нарвите колосков. Колосья они как бы уже поспевали, зерна наливались, рожь высокая, нас не видно.

Идём и срываем колоски. Боимся, если поймают, накажут нас и родителей.

Как-то обходилось. Нарежем мы этих колосков, домой принесём, мама ожебубит их, вытрясет все, очистит и варит кашу. Вот этим мы спасались, колосками.»

«Семья у нас была большая, много детей. Моя-то мама умерла, когда мне был только годик или два, а старшей — 3–5. Вот, когда моя мама умерла, мы остались с ней вдвоём. И отец мой Андрей Афанасьевич, женился на другой. Прасковья Сергеевна её звали.

А самая тяжелая работа — это лён сеять, раз одеваться надо было. Он цветёт голубым цветом нежным. Поспеет, его надо не жать, не косить, а надо было дергать. Захватишь так, выдернешь, соберешь горсть — положишь, ещё горсть — положишь. Я всё это испытала, конечно, при мне было. Вот этот лён выдергают с поля, в снопики свяжут, одна горсть так, другая так, из них же посередине сделают поясок и свяжут. И вот этих поясков всё поле было, вырвут их там за сколько времени, складут эти снопики сырые. А потом, это летом-осенью... а когда начинается зима, эти снопики, значит, свозят с поля, они в поле всё это время сохнут, рядками поставленные.

Потом их начинают сушить. Истопят баню, баня у каждого в хозяйстве была. Баню редко топят, и там, в тепле, сохнут льняные снопики. Потом эти снопики, когда они, значит, подсохнут, их начинают обрабатывать. Делали мялки такие из дерева, стоит вот такой вот станочек на двух ножках, сверху такой язычок, деревянный как бы. Один конец укреплялся на этой стойке, а тут нет, и этот язычок это держит, а на этом конце — ручка, и стоит человек, просовывает снопик между этим язычком и мялкой, начинает давить, и сноп этот начинает измельчатся.

И летят во все стороны это, костика называлась. Потом из этого снопа получится в конце концов куделя, волокно такое. Уже мягкое, шелковистое. Это очень много работы, пыль, мусор и всё. Вот потом из этого льна уже обработанного, вытрясенного, вычесанного (были такие специальные щетки). Получалась шёлковая будто бы нить, горсть называлась. Из неё женщины зимой начинали прясть. И прядут из плохой кудели, которая там отлетела, она называлась «отрепий», а чистая, уже готовая куделя — прялася тонко, очень тонко, волокно называлось. Женское это было дело, а ведь работы было много, надо было всё испрясть нитки сделать, в моты сматывали, а потом, надо было эти моты отбелить, чтобы они были белые от пряжи.  А потом, надо покрасить, в разную краску. Потом всё это высушить, перебрать, и нас заставляли из этого клубки мотать. И начинали ткать краснЫ, или крОсны. Это всё было дело женских рук, и всю зиму они этим занимались. Потом, когда выткали это, разные краски и разные рисунки в ткани появлялись, начинали шить. В полоску которая ткань, обычно шили из неё мужчинам. А такая, мелкая, как решетка, в клеточку — шили юбки, шили рубашки. И все люди, кто бедный, одевались в эту одежду. А на праздник было куплено платье ситцевое. На ногах лапти носили, ботинки тоже давали по праздникам. Когда началась война, я заканчивала педучилище. 23-го у нас был выпускной, все мы собирались, искали, что есть надеть... а на другой день — война. Вот у нас выпускной вечер так и получился. Кого-то сразу из наших выпускников забрали. Педучилище превратилось в штаб, военную организацию. Пошла домой (а тогда ещё не было такой связи, как сейчас), слышу (ещё ничего не знала), передают по радио: «Началась война». Вот, какая наша юность, какое наше детство было. Очень печально. Многих уже не стало в живых. Встречались вместе с друзьями-выпускниками через 40 лет в педучилище. Встретились через 40 лет — никого не можем узнать, начинаем спрашивать: в каком году закончил? В таком. В каком классе учился? В таком. Как зовут? Совершенно заново знакомились. Так прошла у нас первая встреча выпускников.

Как война, сразу всё изменилось. На фронт сразу стали брать мужчин. Все автомашины, автомобили, трактора, лошади — всё пошло на фронт. Всё. Через несколько дней получаем похоронные. И всё время, как шла война почти в каждом доме — рёв. Похоронки пришли, это очень страшно. Остались без родных. Очень было много похоронок. Тяжелая жизнь была. У нас, конечно в течение всего года отпусков не было. Мы, учителя, сами научились в лесу дрова заготовлять. Каждое лето мы работали в поле: пололи, на комбайне работали, мешки наполняли...

Я жила в Частинском районе, там и работать начала. С первого дня, вот, как я закончила, 23-го выпускной вечер, а вчера война началась. И всю войну никаких отпусков. Всё сами делали сами себя обеспечивали.

Всё научились делать, но давали нам хлеба немного, не помню уже, сколько-то килограмм на сколько-то времени. Очень страшно было жить в многодетной семье. Есть-то было нечего. Но в деревне, я считаю, легче было, чем в городе. У нас были огороды, овощи, картошка. Всё это очень страшно. Не хочу никому такого желать.

Очень было тяжело смотреть на детей: отца нет, похоронка, мать одна оставалась, старалась как-то их обеспечить, плачет. Ведь не так давно была революция родители то время помнили.

Вскоре, конечно, взяли моего отца Андрея Афанасьевича. У него, значит, осталось два брата, два сына и четыре дочери. Большая семья была, а мама не работала. Она была как домохозяйка за детьми. Как выживали? Тоже очень сложно. Папу взяли, потом взяли старшую сестру мою Тасю, она сама подала заявление и добровольцем ушла в армию. Всю войну провела в осажденном Ленинграде. Фотографий много также от неё. Папа работал счетоводом в колхозе до войны, она его заменила. Она ушла, её заменил брат мой старший Василий Андреевич, он работал за всех: и за отца, и за сестру.

А я, я только начала работать. Сорок лет я проработала в школе.

Такая была тяжелая жизнь, многие болели... Одна семья, я помню, фамилия Лихтины, тоже большая семья была, есть было нечего, а старшая дочь работала ветеринаром в колхозе. И вот, в колхозе на ферме пропала одна свинья, и они решили её съесть. Как ветеринар она должна была знать, что так нельзя. Но не стерпели от голода. Привезли, видимо, сколько-то этой дохлой свинины, поели, и вся семья погибла. Такая болезнь у них была — кровь свистела по всем стенам с этой самой еды.

Я с ребятами работала, успокаивала, помогала, чем могла. По деревне мы вдвоём учительницами работали в начальной школе. Собирали ребята ходили, у кого есть что есть, что-то из овощей. А другая учительница была — они ещё старой закалки, она ещё работала до советской власти в деревенской школе, и её там считали очень высоким специалистом. Тогда не так много было грамотных специалистов — учителя были на высоте. Ей даже не позволяли мыть самой обувь. Всё для неё было готово. Рассказывала, что жила на квартире у мясника — всё жарено-парено. А под конец жизни ей даже нечего было надеть, то, что было, сносилось, и она в школе не могла снять пальто, чтобы не остаться в рваной кофте. Ходила она в лаптях в школу и собирала, кто что даст: кто калежку, кто морковку. Так вот она и кончила. Вот так и сравнивай жизнь, в таком блаженстве начинала работать, а так она закончила в большой нищете. В лаптях на работу ходить, вы представляете, что это? Как-то дала я ей каравай хлеба. Как она молилася богу... Как она меня уже потом, когда война закончилась, всё меня поминала, благодарила: «Ты ведь мне дала каравай хлеба»... Такие, вот, трудные годы были.

Помню, летом косили, возили сено, в общем, всю работу колхозную делали. Помню, как на комбайне стояли: комбайн идет, я стою с мешком у этого лотка, откуда сыплется уже зерно...

Всякую работу узнали, хоть я и деревенская была, мне всё равно это было не вновь, огороды же были у всех. И семья у нас было большая (показывает семейное фото), все меньше меня. Вот так и жили.

Каждый день мы следили за сводками с войны, слушали, где продвижения, где отступали, сдали какой-то город... Всё это было... Каждый день за сводкой следили и примерно знали где и что. В сельсовете радио на стене висело, потом газеты печатали. В то время сводку о войне объявляли всё время.

Отцу Андрею Афанасьевичу было 48 лет, когда его забрали на фронт, все дети остались на мать, он был и на гражданской войне... Вот он (показывает распечатку фото), и этот человек ушел на вторую войну, и пришла повестка, что он пропал без вести. Дети разыскивали его. По-видимому, он погиб на первых боях за Сталинград. Однополчанин, который знал отца (из одной деревни были на фронте), Чипкус по фамилии, когда вернулся с войны рассказывал, где они находились (под Сталинградом), очень сильно бомбили, много очень было убито. И он видел, как папу моего Андрея Афанасьевича ранило, и это место заняли немцы. Так что, раненый он там оказался, в плену ли, жив ли, не жив, а пришла не похоронка, а бумага, что пропал без вести. Мы долго ждали, может, он вернется, но ничего подобного, не вернулся. Отец был грамотный, видимо, в церковно-приходской выучился. Раньше ведь школ не было, потом, при советской власти стали строить школы. И призыв был такой: «Учиться, учиться и учиться...» А он ещё до этого был грамотный и даже учил других.

Все годы тяжелые были в моей жизни, начиная с детства, всё время какие-то голодные годы были. Тут война. Как скажут, что там освободили город, продвинулись наши части — радость была для всех. Ну, а так, бывали, конечно, и счастливые моменты, молодые ж были. Собирались. А где собирались? Где радио говорит. Слушаем. Иногда песни поём. Иногда в карты играем.

Парней не дожидались. Меня парень один очень любил, я его проводила на фронт. А вернуться он не смог. Он альбом мне целый нарисовал, всё васильки. Он художник был, очень талантливый. Стихов много мне написал. Погиб Вася. Пичкалёв. Всё равно, хоть как-то кого-то любили. Но замуж мне пришлось выйти не за свою ровню, моложе был меня на 4 года, потому что всех моих друзей перебили, никого в деревне не осталось. Так, кто подросли, наши женихи и стали. Много погибло, очень много. Всем досталось, и родителям, и детям. Познали всю эту войну, чтоб больше никогда её не было, чтоб нынешнее поколение не знало этого.

Помню, встаю утром. Услышали по радио, не знаю, кто первый, и полетело по деревне: «Война кончилась! Война кончилась!..» Кто радуется, кто плачет. Кто знает, что с войны у него сын не вернется, муж не вернется — те в слёзы. Вот так и встретили. Ну конечно, радость была большая. Все поздравляли друг друга. Плакали много. Нечего ждать, кто там на фронте был. Ну, конечно, радовались. Как же, День Победы.

Отца ждали долго, очень. Война кончилась, а он не пришел. Пропал без вести. Мама гадала ходила, то выпадет, что жив, то — нет. Ждали. Ждали, может быть, он в плену где-то, придёт ещё. Ждали-ждали, нигде не нашли, никто ниоткуда не пришел. Погиб, стало быть, всё.

Ну, потом война кончилась, легче стало. Дети подросли — где-то что-то стали немного зарабатывать, себя уже обслуживали. В ФЗО обе мои младшие сестры учились, а потом работали. Вася, старший брат, талантливый он. Такой аккуратный был. Работал счетоводом, всё везде записывал, всё фиксировал. Вот, сейчас и письма у него все подшиты, и документы, какие были... Его тоже уже нет в живых. Уже 8 лет как умер.

Ну, вот из всех их я осталась одна. Тася, старшая, так и прожила в Таллине во время войны, там и дети у неё нарождались. Там она и похоронена. Вася за ней, мой брат, умница, он тоже, 8 лет как умер. Брат Геннадий, младший, его тоже давно нету. Валя, самая младшая моя сестра, она умерла тоже. Мария тоже. В общем, из всей моей родни я одна осталась. Как начну вспоминать, как жили, с детства всю тяжесть этого голодного времени пережили. Как-то выдержали. Кто-то нашел себе дорогу в жизни, и жили уже нормально. Как начну всех вспоминать, как будто я по них так соскучилась, думаю, так бы посмотрела и поговорила, но больше никого нет. Только я замешкалась на этом свете одна. 92-ой год, вот.

После войны я, как закончила училище, работала в Ягане, вместе с той учительницей, про которую я рассказывала. Потом работала в Меркушах, это тоже в Частинском районе. Там вышла, вот, замуж, потом с мужем мы уехали. Вот я на пенсию когда вышла, из Ягана, Соснову-то мы уехали. Я свободна была, а муж, там на Липовой горе, механиком, в общем, он работал. Мы туда и переехали, дети-то выросли, все уехали, братья, сёстры, все в город уехали, в Закамск. А мы остались в сельской местности вдвоём с мужем-то, и нам не хотелось ехать из деревни в город навещать их, как и им из города ехать в деревню. Решили мы тогда перебраться поближе к городу. Муж мой уехал, устроился в учхоз, на Липовой горе устроился механиком. Дали нам жилплощадь, квартиру в бараке. Вот там мы и жили.

Теперь живу я, конечно, очень хорошо. Пенсия у меня хорошая. Мне хватает. Дети мои, вот, три дочери. Эта, Люся, старшая. Младшая дочь живет в Елово. Средняя живет в Большой Соснове, всю жизнь в школе работает. А теперь ихние дети, у их детей уже внуки... Теперь уже у меня 5 внуков и 6 правнуков. Вот, какая я теперь богатая стала. Теперь уже хочется с младшими внуками-то пожить бы, чтобы с ними позаниматься, научить чему-нибудь хорошему. Но не приходится вместе-то жить».