Кабакова
Людмила Хотеевна

Жила в Кронштадте. Эвакуирована из блокадного Ленинграда в Молотов, из Молотова в Новосибирск, оттуда — в Барнаул. В Молотов вернулась в 1956 году. В прошлом — проректор Пермского института культуры и искусств, ответственный секретарь приёмной комиссии, преподаватель.

«В июне 1941-го года мы собирались поехать на дачу. А дача была у нас глубоко в лесу. Без магазинов. И мы закупили часть продуктов, чтобы туда ехать. Перед самой войной заболел младший брат, и мы никуда не поехали. 22 июня 41-го года началась война, мы оказались в Кронштадте. В этот день мы отдыхали в Петродворце. Все вместе: мама, бабушка, тётя, я и отец. А когда объявили, что война, мама со мной и с отцом уехали в Кронштадт, а тётя и бабушка остались в Ленинграде.

Отец погибает в первой бомбёжке. Сразу.

Мама остаётся одна с нами. Младшему, значит, тут брату в то время было где-то полтора года. Он у нас умер в 42-ом году, умерли бабушка, тётя. На фронте погибли два брата мамы.

Объявили карточную систему. Мама выкупила все продукты, какие положено. И это я к чему всё говорю. Часто задают вопрос: а как же это вы выжили-то в такую-то блокаду, в такой-то голод, в такой-то?.. У нас был хоть какой-то запас продуктов. А блокада началась 8 сентября 41-ого года. В нашу семью вошли ещё две мамины подружки. Одна с трехлетним ребёнком. Она с мужем, но он всегда был на заводе. Этот маленький ребёнок спустился на пять минуть раньше матери с третьего этажа и пропал. В городе было людоедство, детей воровали. Из них студни варили и прочее. Отопление не включали, было очень холодно. Воды и света вообще не было. По карточкам уже в конце сентября нормы снизили все. В ноябре норма хлеба детям была 125 граммов. Продукты, которые у нас были, оказались в помощь всем нам. Начался голод. А маленькому моему братцу давали соевое молоко. Я пошла за соевым молоком. И в это время бомбили госпиталь. Он как раз недалеко от нас был, где детская консультация. Я только единственное помню, как там всё летело в воздух. Страшная бомбёжка была. Немцы обстреливали Ленинград и Кронштадт одновременно.

Мы сначала ходили в бомбоубежище, а потом уже надоело бегать взад-вперёд. Маму обязали ходить на дежурства на крыши, зажигалки скидывать. Я с ней тоже ходила. Такая вот зажигалка падает, её хватают клещами — и в песок, не в воду, а в песок. Зажигательные смеси так тушили, чтобы дома не поджечь. Иногда задают вопрос, а почему памятные здания, как, допустим, Исаакиевский собор, Петропавловская крепость, почему они не были разрушены? Ведь Гитлер говорил так: через два месяца, как война начнётся, Ленинград разбомбить, стереть с лица земли и ни одного из города не выпустить человека. А эти здания ориентирами остались. В Кронштадте таким ориентиром для немцев был Морской собор.

Мне иногда школьники говорят: как же Вам хорошо было, Вы же так похудели, Вам не надо было на диету садиться. (смеётся). А у меня была дистрофия — сильное истощение.

Канализации не было, поэтому на лестницах было обледенение полнейшее. Трупы, конечно, не собирали, не вывозили. За водой ходили на залив. Возили на саночках. Смерть была кругом и всюду, двери вообще не закрывали. Позднее уже были организованы команды специальные, которые, ходили по квартирам, собирали трупы. Ну а так они могли по месяцу лежать. А почему ещё лежали по месяцу, потому что в начале месяца выдавали карточку. И если человек умирал в начале месяца, то карточку надо было сдать. Потому трупы лежали прямо в комнатах рядом с живыми для того, чтобы... Вот такая была жизнь. После войны не любили вспоминать. Пошли мы с мамой как-то на кладбище. Я говорю ей, а где же Славкина (брата), могила? Я же помню, что мы его вывозили. Она — откуда помнишь? А я говорю, ну как откуда, я помню, как они лежали в морге. Там такая полка была и они все лежали, значит, трупики эти. Сине-жёлтые. Потому что они отравились, наелись кала своего. Ну могилу, конечно, не нашли. Потому что там всё было разбомблено потом.

В детстве мы не наигрались, потому что мы во время войны были, как нас называли, маленькими старичками с потухшими глазами. Вот так. Я замуж вышла только потому что сказала, кто из моих поклонников гуттаперчевую куклу купит, за того замуж пойду. Купил пермяк мне. Кстати она у меня до сих пор ещё лежит, на антресолях. Сейчас скажете — покажите!

Когда война началась, мне было шесть лет. В июле 1942-го, под обстрелами, мы эвакуировались из Кронштадта по озеру Ладога («Дорога жизни») до Кобоны по железной дороге в товарных вагонах в Барнаул через Молотов, который нас не принял. Нас отправляют в Новосибирск и дальше в Барнаул. В Барнауле мы оставались до 45-го года. В 45-м году, в июле месяце мы вернулись в Ленинград. Там я уже закончила школу, вышла замуж, занималась в кружках художественной самодеятельности. У меня была мечта — заниматься культурой. А вторая мечта — быть юристом. Поступила в наш Пермский университет имени Горького на юридический факультет. В Пермь я приехала с мужем в 56-м году. Он железнодорожник, прожили в браке 50 лет. В 56-м году у меня родилась дочь. В университете у меня началась карьера культурного работника, я была зав. студенческим клубом. Сорок лет я проработала в культуре. Работала в горисполкоме в отделе культуры, в облисполкоме в отделе культуры. В 75-ом году открывали институт культуры с первым ректором Воробьёвой Зинаидой Егоровной.

Я ведь первая пришла работать в институт. 20 лет преподавала, начинала с проректора по всем вопросам. В 1986 году награждена медалью «Ветеран труда». В 1990 году награждена значком «За отличную работу» Министерства культуры СССР. В 2014 году награждена медалью «Ветеран блокадного движения» Международной ассоциации общественных организаций блокадников города-героя Ленинграда«. 25 лет возглавляю общественную организацию в Перми «Житель блокадного Ленинграда». Награждена медалями юбилеям Дня Победы и Дня снятия блокады города Ленинграда".