Cупруги Козловы

Муж и жена Козловы: Мария Демьяновна (1922 года рождения) и Иван Антонович (1925 года рождения).

Иван Антонович: «Я родился в Могилевской области, деревня Васильевка. Родители занимались сельским хозяйством. Нас было трое: старшая сестра 1922 года, я с 1925, а за мной еще сестра — 1927 года. У меня был еще братишка, младше меня, в 1932 году он родился, но он умер потом. Родители занимались землепашеством, сельским хозяйством.

Я с Белоруссии. Два года воевал, был в партизанском движении. Кругом немцы: немцы с этой стороны, немцы с той. Мне было 17 лет, когда началась война, я закончил 8 классов школы. О том, что будет война, у нас в Белоруссии знали еще в январе месяце, потому что Жуков — командующий Белорусским военным округом. Он старший офицер, очень умный был человек. Хоть Москва и заключила пакт о ненападении, он уже привлекал силы, делал мобилизацию. Чувствовалась уже война. Но ведь акт о ненападении так всех подвел. Немцев Америка снабдила оружием, Англия снабдила.

Первый день войны помню, как не помнить. Сразу все аэродромы разгромили, в Могилеве вот, например, под Минском, под Витебском — все аэродромы нарушили. Самолеты начали выбрасывать десанты, то есть своих солдат в красноармейской форме.

Паника была здоровая. Красноармейцы бежали, кто без оружия, кто с оружием, попадали в плен сразу. А в плену день-два и все, там ведь голод. Выберут место около реки, огородят колючей проволокой, загонят всех, а там ни питания, ничего. Начали бежать, а куда бежать? В деревню, больше некуда. Вот так все организовывалось, а потом к концу 1941 года начали перебрасывать солдат из Москвы, там училище было большое, которое специалистов выпускало. Начали на самолетах в ночное время перебрасывать. Высоко он летит, километров 5—6, в то время нельзя было достать, не было таких оружий, не то, что сейчас. У нас отряд был из красноармейцев, которые служили на границе, километров 200—300 от границы гарнизоны были. Все командиры были военные. А нас, местных жителей, немного было. Кого принимали, кого — нет. Еще ведь не всех брали, только с оружием. Добудешь оружие — примут в строй.

Я пошел добровольцем, а у меня выхода не было, там же начали сразу молодежь забирать, в Германию отправлять. А что, в Германию ехать?! Нет уж! Я же видел, как они издеваются. Приезжают в деревню, хватают женщин, детей. Или расстреливают, или на машины садят. Мать забрали, посадили в машины и увезли. Старшая сестра вышла замуж в другую деревню, а мать и младшую сестру забрали. Там был бы им каюк, но танкисты успели, отбили. Наши танкисты ворота проломили, так сколько там тысяч было! Освободили всех. Это были местные жители с разных районов. А потом ведь пешком все возвращались. Вот мама с сестрой неделю шли. Шли все около железной дороги. А там раньше смотрители были, они им помогали, кормили. А дома ничего нет. Одни трубы.

Отца на фронт не взяли. Он родился в 1890 году, он прослужил при царской армии на корабле, работал кочегаром, был моряком. Прошел революцию.

Когда я ушел в партизаны, у нас было 4 отряда, я был в бригаде особого назначения. Наши действия были: разведка, гарнизоны, железная дорога, связь. Каждый отряд имел свое назначение. В боях всё время. Всё время! Очень охраняли дорогу, магистраль Брест-Москва. По всей дороге были посты, в Белоруссии вообще много железных дорог.

Мы ушли в западную Белоруссию, Брестскую область. Там мы уже последний год перед соединением с красной армией были. Когда соединились, у нас в бригаде было 1800 человек, старики отдельно, молодёжь отдельно. Снимай с себя все, что есть. Брюки белые, рубашку, гимнастерку, винтовку, шинель, противогаз, каску тебе дадут. Машины приходили, и сразу в строй. И там уже новое начальство.

Потом войска наши подвинулись уже на польскую территорию, там были бои. Там нас потрепали здорово, мало нас тогда осталось. В этом бою не убило, ну в следующем убьет, куда ты деваешься!?

Я в пехоте служил, в роте автоматчиков. Мы занимались разведкой, охраной штаба, знамя охраняли. Да-да, все армейские порядки были. Пойдёшь в разведку, донесёшь. Если что-то не увидел — это могила тебе, военный трибунал. Очень жёстко было. При мне вот было два случая. Лазутчики пролезли, фактически работали на немцев. Но таких разоблачали сразу: в бою-то сразу все видно, сразу понятно, кто чем дышит. Военный трибунал — перед строем расстреляют да и всё. Еще были самострелы. Особенно, когда освободили Молдавию. Молдаване очень много так делали: то в ногу стреляют, то в руку. Там же никуда не денешься! Но мне вот как-то везло.

А потом нас перебросили в 28-ую армию. Мы ушли в сторону Латвии, а потом пришли к границе Латвии и восточной Пруссии. Это с сентября 44-го по апрель 45-го. За это время меня два раза контузило, а потом меня ранило. Как раз мы перехватывали дорогу, которая соединяла Кёнигсберг с Берлином. Там асфальтированная дорога была, это первая в мире асфальтированная дорога была 20 метров ширины, для Гитлера специальная полоса была сделана посередине, он только проезжал. Меня ранило. Потом перебросили меня на территорию России, в госпитале лежал, делали операцию. Потом еще попал опять в запасной полк. Из госпиталя выписывают, а покупатели каждый день идут. Войска перебрасывали на Дальний восток, а они только на 30% укомплектованы, ведь по дороге набирали. Это уже 1945-ый год, уже победа близка.

Основные потери — это пехота. Сколько в Восточной Пруссии потеряли.. Гарнизон ведь из нескольких отрядов состоит. Много-много людей погибло. Да, есть притупление чувств, когда каждый день сталкиваешься со смертью. Уже привыкаешь. Сегодня жив, завтра нет. На всём протяжении фронта краснопогонники всегда сзади, если побежишь, то тут и ляжешь. Это незаметно было, но было. Сейчас любят об этом факте умалчивать. Но кто воевал, тот знает.

Вот представляете, идет отделение 11 человек, ну ладно, если 3-4 вернется. Немцы ведь воевали! Старики с другим отношением шли, а вот молодёжь, которая верила в фашизм, знаете, как им тоже мозги просушивали. Бывало, в атаку идут, пьяные, с автоматами. У них автоматы мощные были, у нас автоматы уже потом появились. Мы с трёхлинейкой. Винтовка, пулеметы. Патроны, знаете, ещё на ленте были, на матерчатой. Начнешь стрелять, заедает. А у немцев всё на металлических лентах было. Потом захватывали, на их оружие переходили. Оружие тяжелое было, километров 15 пройдешь, весь бок отобьешь. А еще две гранаты. А переходы-то! Скажут — 15 километров, а там не 15, там все 45 пройдешь. Хоть на карте всё и есть, но без местных пройти никак нельзя, они ведь знают все выходы, там же леса, болота. На фронте если ранило в руку, ногу, можно спасти, но вот если в живот ранило, то человек приговорённый. Не окажут помощь, потому что стационарный госпиталь находится в 30 километрах, а иногда и больше. Пока туда доставят.

Никто никогда не спорил, ничего не доказывал, друг друга не закладывали, несмотря на национальность и взгляды, а как иначе идти в бой. Что грузины, что армяне, разные национальности были. Все как одна семья. Как идти в бой, если будут разногласия. Это же бессмысленно.

Первый эшелон всегда в обороне. Работает разведка, потом командир полка или командир дивизии смотрят по карте кто куда наступает, как действовать.

Начинается бой, ничего не видно, всё в дыму. Стреляют сильно, смотришь, кто кого: ты его или он тебя. Потом танки подключаются. Война — страшное дело. 28 миллионов. Выжили те, кого ранило. Если бы меня не ранило, я бы лежал в Восточной Пруссии. А так меня ранило, отправили в госпиталь. Если рука или нога, если вовремя пережать, то можно спасти. Нужно только успеть, если большое кровотечение.

Мы с женой уже 68 лет вместе живем. Я в Восточной Пруссии служил, а она совсем в другом направлении, в сторону Берлина. Она служила в мостовом понтонном батальоне специального назначения. То есть если надо переправу делать — это их задача. У них были большие бочки пустотелые — понтоны, ну и использовали разные бревна, бывало, и сараи разбирали какие-нибудь. Она там медиком была. Она дошла до Рейхстага. Там перевязывала раненых. Видела, как пошли ставить флаг.

Я-то служил еще 45-ый, 46-ой, 47-ой, не отпускали. У меня же деревню сожгли, отец в землянке жил с сестрами.

То, что я был в партизанах, так немцы моего отца с братьями арестовали и отправили в город Борисов, отправили их туда на уничтожение. Ходят, стреляют, старшего брата отца (моего дядю) сразу убило. Второму ни одна пуля не попала. Они стояли, за руки взялись. Отцу перебило ключицу, он упал, а Андрей тоже насмерть. Отец упал, затаился. Там их тысячи было, груда тел. Немцы на мотоциклах уехали. Поле километров 15 от Борисова, там уничтожали всех. Отец потом со старшим братом поползли, в рожь запрятались, ускользнули. А потом наши танкисты их заметили, спасли. Вылечили их в госпитале, домой отец пришел, а там одна труба торчит.

У нас такой дом был большой, сарай. Когда демобилизовался, пришёл домой. Мне дали лес — 80 бревен. У нас раньше урожаи-то хорошие были, отец закопал ржи тонны три. У него хлеб был, а столько людей же было, которым нечего было есть! Вот они за хлеб избу-то и помогли ему построить. Вот так потихоньку и начали жить. Домов шесть потом построились, остальные уехали в село большое. Всего километр от нашей деревни, а там ни одного дома не сожгли, представляете?! Это вот у нас предатель один был, деревенский парень, а с немцами заодно, поджигал вместе с ними. После войны его искали, конечно, но так и не нашли. Всё ведь после войны прощупывали, с кем ты общаешься, где ты бываешь. Хорошо работали эти все органы после войны.

Посылки разрешали, конечно, но нашему брату это было недоступно. Краснопогонники забирали все как крохоборы. Я вот служил когда, нам давали 600 грамм хлеба военным. Это так мало! Как вот его на три части разделить! Утром похлебку давали какую-то. Очень плохо кормили. Лучше стало, когда карточки отменили и хлеб стали продавать.

С женой мы познакомились уже после войны, в 1947 году. Мы с товарищем ходили на Каму, там раньше место такое было, «Козий загон» называли, в конце Карла Маркса. Гуляли, вышли к Оперному театру. Идем, сидят две дамы, познакомились, разговорились. А потом она в часть пришла, я сказал, где служу. Ну так и пошло, и пошло.

День Победы я встретил в госпитале. 28-го апреля меня привезли в госпиталь, сразу в операционную. У меня гангрена уже почти что была. Сделали операцию. Положили в палату, нас там было пятеро. Боль ужасная, не повернуться. 9-го числа просыпаемся, уже шумно, все кричат: «Победа». К нами пришли шефы. Нашей палате как раз попал Водоканал-трест. Принесли нам картошки чугунок, огурцы, ватрушки. Где-то раздобыли спирту. У госпиталя было подсобное хозяйство, начальник приказал заколоть свинью, обед у нас был уже мясной. Но мне нельзя было, мне принесли спирту. На фронте давали водку, но очень редко, когда старшина что-то сумеет добыть.

После войны я работал на заводе торгового машиностроения. Хотел на Дзержинский пойти, но все военные заводы считались, режим очень жёсткий был. Все справки наведут, нужно долго ждать, запрос на родину отправят, пока ответ получат. Это месяца три-четыре, что мне делать-то?!

Этот завод делал кровати. Я раньше работал в отделе снабжения при дивизии, приезжал на завод кровати получать. Пришел к руководителю, а он меня знал уже, говорит: «Ой как ты мне работник нужен, знаю уже куда поставить тебя». Слесарь-механик у них работал один по всему оборудованию, вот туда меня и определили. Быстро освоил специальность. Я поступил 29-го числа, первый месяц отработал всего 3 дня, мне выписали 120 рублей. За три дня! Ну думаю, живу, сейчас костюм куплю. Месяц проработал — 1400».

Мария Демьяновна: «Моя девичья фамилия — Южакова. Я медик, военнообязанная, а там уже сама себе не принадлежала. Так что забрали на фронт. В 1943 году отправили на Курскую дугу. А потом, когда стали переформировывать, попала в мото-понтонный мостовой батальон. Была санинструктором в роте, перевязывала раненых. Когда война закончилась, перевязывала раненых около Рейхстага. Была история: когда закончилась война и было построение, награждали медалями. И тут называют фамилию Южанова. Раза три уже вызывают. Тишина. А я ведь не Южанова, а Южакова. Стою, даже и не думаю. Мне говорят, чего стоишь. Разве не понятно, что тебя. Вот такая ошибка. Так меня награждали».

Иван Антонович: «А сейчас? Ну знаете, раньше, лет десять назад, когда праздновали День Победы, конечно, было настроение. А сейчас придешь, опять мало нас осталось, все меньше и меньше. Чувствуется, что дни уже сочтены.

А самый счастливый момент? Так подругу встретил, нормально живем, золотую свадьбу справили. Теперь 70 лет как вместе скоро».

Мария Демьяновна: «Независимо ни от чего, ни от нации, ни от того, где человек родился и вырос, а вот встретил человека, понравился, вот и живем. Я считаю, что только так. А то бывает, то встретились, то разошлись, вот и бегают туда-сюда как собачки. Встретились мы с ним, рады друг другу, вот и живем. Что еще нужно?». »