Макаревич
Леонид Александрович

На момент начала войны учился в школе. Во время ВОВ летал в эскадрильи особого назначения. Участник Японской войны. Работал на Моторостроительном заводе №19 им. Сталина (ныне ОАО «Пермский Моторный Завод»), позже — на предприятии «Протон-ПМ».

«Мне в июне, 10 июня, исполнилось 16 лет. 22-го июня началась война. У меня отец — кадровый военный, всю жизнь военный был. Тогда не было звания офицера, тогда было — командир Красной Армии. Звание офицера, погоны ввели только в 43-ем году. И дивизия пермская стояла в городе Перми. Вот вы шли, не обратили внимания, дом напротив, жёлтый, говорите? Ну я не знаю, жёлтый, не жёлтый, я дальтоник. Вот этот дом — и там такой же есть, параллельный Сибирской. Раньше, до войны, эти дома назывались ДНС-ы: Дома Начальствующего Состава. И жили в них только военные. Вот, в этом доме я жил, через дорогу. Тут моя семья жила, тут жила семья моей жены: у жены отец был командиром дивизии, погиб на шестой день войны. Тут росли мои дети. Тут была у меня свадьба. Вот этот дом — мой. Всё сложилось в этом доме.

Началась война. Я уже был комсомольцем, мы дежурили тогда в райкоме комсомола, по ночам, в основном, звонки принимали. И наша 22-ая школа шефствовала над госпиталем в здании сегодняшнего Пединститута. Вскоре после начала войны, через две, три, четыре недели начали приходить похоронки. Начали гибнуть люди.

Наступил какой-то момент, я точно его не помню, что письма от моего отца перестали поступать. Я решил — погиб. Их дивизия ушла за месяц до войны, уехали на манёвры в Прибалтику. Это, оказывается, были не манёвры, а уже готовились потихонечку к войне. И с первого дня войны наша дивизия пермская уже начала воевать. А я старший сын. На мне была мама, младший брат, я сам. Надо идти на фронт, решил я.

Я пошёл в военкомат. Мне говорят — ты ещё пацан, рано тебе. Мы пошли с матерью. Мать уговорила. Меня взяли в армию. Направили в октябре 1941 года в МАТУ имени Молотова, военно-морское авиатехническое училище имени Вячеслава Михайловича Молотова. Учили техсостав авиации военно-морского флота, это было единственное училище в Советском Союзе, которое готовило таких специалистов. Оно было напротив галереи художественной, там потом было ракетное училище, а до войны было наше училище. В конце 1942 года я закончил училище, закончил я его авиамехаником, присвоили мне звание сержанта. Это училище раньше выпускало офицеров, но поскольку ускоренные курсы, война, нас учили в течение года, присваивали звание сержантов. После окончания училища меня направили на Северный флот. Я попал в эскадрилью особого назначения. Эта эскадрилья — таких было несколько, и на Северном флоте, и в сухопутной авиации, и на Чёрном море, и на Тихоокеанском флоте были такие — занималась перегонкой самолётов с заводов в действующие части.

Я кончил на ИЛ-2, на штурмовике. Мы приезжали на завод, изготовлял их Куйбышев, ныне Самара, там было два завода. У них был запасной аэродром в Саранске. Там много самолётов было, сотни. Мы приезжали или туда, или сюда, наша эскадрилья получала самолёты, садились в самолёты, лётчик, я как бортмеханик, на втором месте — и гнали в действующие части. Доставляли самолёты, нас очень тепло всегда встречали. И снова — за самолётами. И снова летали.

Был случай, когда наш самолёт забарахлил. Что характерно, у нас ларингофоны были и наушники, чтобы мы могли с пилотом разговаривать. Я чувствую, что самолёт не в порядке: лётчик сидел, понятно, лицом, а я на стрелковом месте — спиной, чтоб хвост прикрывать. У меня был пулемёт крупнокалиберный, спаренный. Чувствую, что двигатель не в ладах, я же механик. Начинаю разговаривать — ничего не слышно. Когда барахлит двигатель, то и связь барахлит, заметил я. И мы сели на вынужденную, зимой. Слава богу, благополучно сели, ни пожара, ничего нет. Лётчик сразу посмотрел на карте, где ближайший населённый пункт, мы пошли туда. Помню, что было холодно. Пришли в сельпо, попросили телефон, позвонили, сказали, что такая штука приключилась, и до ближайшего поезда как-то добрались, уже не помню, как. И вернулись в свою часть, где мы базировались. А самолёт остался там, за ним прилетели уже потом.

Однажды у нас самолёт загорелся. И я попал в госпиталь, сюда, в Пермь. День Победы я встретил здесь, в госпитале. В авиации это бывает, это не военное было. После госпиталя мне дали месяц отпуска, я женился. Жена — мы с ней учились в 22-ой школе вместе, за одной партой сидели, подъезды были рядом. После отпуска меня отправили на Тихоокеанский флот. Там война с Японией. Там недолго мы были, войска уже были опытные, надо было это видеть. Когда я туда ехал на поезде, так туда шли эшелоны. Даже торпедные катера стояли на поездах, танки. Уже большая масса боевая была. Поэтому с Японией быстро расправились. Это было в конце сентября 1945-го года, а демобилизовался я в 48-ом году.

Я ушёл в 41-ом, мне было 16 лет, а вернулся я домой — мне уже 24-ый год шёл. После этого — я приехал 1 декабря 1948-го года, а 21-го декабря — в день рождения Сталина — я устроился на завод имени Сталина. И там я проработал 62 года. Пришёл я туда диспетчером, потом работал в ОТК, потом меня избрали председателем завкома в 1957 году, там я проработал три года. Членов профсоюза на заводе у нас было больше 47 тысяч, на одном заводе. Работали мы в три смены, директором завода был генерал Солдатов. И ДК имени его есть, и улица, и бюст его стоит.

Наш завод первым в Советском союзе предложил перейти стране на два выходных дня. Тогда был один выходной, а наш завод первым внёс предложение о переходе на два выходных. Я участвовал в подготовке этого проекта, было непросто. Солдатов был тогда уже председателем совнархоза, я его хорошо знал, да и он меня знал, по работе. Через ЦК Солдатов связывался с советом министров, и это было очень сложно. Когда ко мне пришли с предложением как к председателю завкома, к парторгу завода, к директору завода, с предложением о двух выходных, мы были против. Как так? Мы и так сверхурочно работали, каждый выходной мы работали сверхурочно. Мы собирали завком каждую пятницу и принимали заявки от цехов, сколько будут работать в выходные дни. И утверждали, давали разрешение на работу. А тут — ещё один выходной! Нам и так времени не хватает, а тут ещё один выходной! Но потом нас уговорили, начали доказывать, считать. Нам важно было, чтобы рабочие не потеряли зарплату, чтобы мы не срывали программу. Вокруг этого шла вся работа, мы ездили в совнархоз, в обком партии. Потом в результате приняли решение, что переводить не наш завод на два выходных, а перенести город Пермь на пятидневную неделю. И всё пошло, каша заварилась!

Завод выпускал авиационные двигатели. При Субботине мы начали Протон — уже ракетные двигатели. Самые мощные двигатели выпускались у нас. Начали создавать протоновское производство. Когда я из профсоюза ушёл — отпускать меня не хотели, но я сам ушёл, по состоянию здоровья, совсем без выходных сам работал — то я ушёл в Протон и устроился работать в Ляды на полигон. Мы туда пришли, когда там был лес, а ушли, оставив отличное хозяйство. Там интереснейшее производство! Там я отработал 27 лет начальником ОТК вначале, а потом начальником производства и испытательного полигона. Потом снова перешёл на завод Солдатова, и тут уже дорабатывал. Ушёл, когда мне было уже 85 лет, мне сейчас, через пару месяцев будет 90, возраст недетский. В итоге в общей сложности проработал 62 года, плюс ещё семь лет в армии. Таким образом, я в авиации проработал почти семьдесят лет, и сейчас с чистой совестью доживаю.

Я закончил только восемь классов, начался девятый, я проучился там месяц и ушёл в армию. А уже доучивался, когда вернулся из армии, в 48-ом. У меня отец военный был, за восемь классов, что я учился, я сменил шесть школ. Я родился в Запорожье, на Украине, это моя родина. Там начал учиться. Потом Дальний Восток, город Дикасов, это военный город. Потом Хабаровск, потом Свердловск, а потом только Пермь. Я в Хабаровскую школу пришёл — там изучают английский язык. А я учил немецкий до этого. И мне сказали — чтобы я не учил. Мне вся школа завидовала. Я ходил на английский язык и сидел только на уроке, ничего не делал. Но для учёбы это ведь плохо! А в Свердловск отца перевели — а тут немецкий. А я вот как отстал!.. Школы менять — это плохо.

Когда объявили о начале войны, я помню хорошо. Я жил в этом доме, радио — тогда тарелки знаменитые были — я обрадовался! А мне ребята из двора кричат — пошли в футбол играть! Мы всё время гоняли в футбол, и вдруг — война. А отцы-то наши — военные все. А мы хотели, чтобы наши отцы раздолбали Германию, тогда и фильмы, и песни были, что «будем бить врага на чужой территории». Когда объявили — я это хорошо помню — я выбегаю сюда, во двор — кричу: «Ребята, война! Ну, наши отцы дадут немцам прикурить!» А получилось поначалу не так. И когда похоронки стали приходить, мы поняли, что это дело серьёзное.

Когда я подумал, что отец погиб, то, как старший сын, я решил пойти на фронт. Но потом от отца снова пришли вести. Когда я сам в авиации был. Авиация была самым привилегированным родом войск, любимый род войск Сталина. Так я попал в морскую авиацию, которая в свою очередь, была самой привилегированной. Челюскинцы, например, папанинцы. Это всё авиация снимала. Кто первым бомбил Берлин? В 41-ом году уже полковник Преображенский, командир полка бомбардировочного, бомбил Берлин. Морская авиация, ему за это героя дали. Борис Сафонов, подполковник Северного флота, самым первым из всех участников войны получил дважды звание Героя Советского Союза. Самый первый. Погиб потом: его подбили, он прыгнул с парашютом в воду и застыл — север. Торпедные катера не успели забрать.

Я отца видел в 41-ом году, когда провожал его на манёвры, и потом я с ним встретился в 1951. Десять лет я его не видел. Я уже был женат, у меня уже был сын старший, потому что он военный — прошёл всю войну с первого до последнего дня — его сразу направили в Ташкент, из Ташкента его направили во Фрунзе, с Фрунзе — в Алма-Ату. А я когда демобилизовался — ни денег, ничего нет. А семья уже есть. И только когда стал немножко подрабатывать, мы прилетели в Алма-Ату к отцу. Он служил в кавалерии. Он ушёл в отставку в Алма-Ате и там до конца дней жил, к нему в гости ездили. Только я с отцом уже виделся не так часто, как хотелось бы. С родителями за всю свою жизнь я прожил четырнадцать лет.

Во-первых, в армии я был молодой, бесшабашный! Шестнадцать лет — это шестнадцать лет. Вот мы в училище — я и Вадька Пирожков, у него отец тоже в армии служил, в дивизии, только действительно погиб — мы первые в 22-ой школе, учились в одном классе, вдвоём ушли в училище. Мы были в этом училище — а там были тысячи людей — мы были самые молодые, самые пацаны, два человека, два друга. Он попал на Черноморский флот, а я на Северный. Потом он как-то приезжал сюда, встречались, он уже был полковником, дослужился. Многие, кто остался в армии, полковниками все были. Я если бы остался, тоже бы стал. Но у меня была семья, поэтому я решил из армии уйти. Предлагали остаться, про заграницу говорили — Порт-Артур, куда только ни звали. Но у меня была уже жена, поэтому я остался так. Но я и заводом доволен. Я и тут прекрасно поработал. Тут такие люди!

Где мы только ни были! Это была настолько интересная работа, нам все завидовали, что мы работаем на перегонке. Самая привилегированная работа! Потому что мы привезли самолёт, садимся — нам бортпаёк. А ведь война была, голодные все были. А там и шоколад, и консервы, и папиросы, и всё прочее. И это давали. А система была отработана. Я пацаном был, а в основной эскадрилье, в основном, все были уже женатыми. Мне было 17 лет, я уже летал на Илах. Консервы я отдавал ребятам, а мне — шоколад. У меня денег было, вспоминаю я!.. Мы прилетали на север, садились на аэродромы, а там белые ночи. Мы в карты, в очко играли. Ну молодые!.. А в авиации народ грамотный, самый-самый. Не потому что я в авиации был, я так говорю, это вообще так считается, и сейчас тоже. И мы играли в «Очко». А там — фронтовые, полевые, зарплата — а мне чего?.. У меня семьи нет. Я бесшабашный. Я вспоминаю — у меня тельняшка, сидим мы в тельняшках — так набита в ней куча денег. Я сейчас вспоминаю даже зрительно. Инженер эскадрильи, майор — они все проигрывали практически — там и кроме меня выигрывали, конечно. Так вот этот инженер всё время занимал у меня деньги, чтоб жене послать. Сколько занимал — ни разу мне не вернул. Ну мне это всё до лампочки было, у меня полчемодана денег было. Я как вспоминаю — перелистаешь, сложишь их туда — потом опять, до следующего «очка». Бесшабашный!.. Меня отец за войну два раза разыскивал, я писем не писал. Это же не только меня, многих разыскивали. Система была отлажена. Вместо того, чтобы матери деньги послать, я в них в «очко» играл. Хоть бы сто рублей матери послал!.. вот потом уже понял — дурак. Это всё молодость, бесшабашность! Как все молодые.

Мы приезжали, нам выделяли самолёты, мы их опробовали. Делали регламентные работы, проверяли, заправляли самолёты, садились в экипаж — лётчик и я — и летели, куда нам прикажут. Прилетели, нас отлично встречали, как родных, с новыми самолётами.

Летали мы в районы боевых действий, конечно. Боевая, хорошая обстановка была. Никакой ни паники, ничего никогда не было. Народ был прекрасный. Народ — это самое прекрасное. И в армии, и на заводе все были вот такие парни! Какие хотите национальности были — чтобы кто-то об этом задумывался? Напрочь этого не было, отсутствовало. Я, правда, говорю об авиации. В пехоте сложнее было, другая ситуация. Но в авиации народ был пограмотнее, и условия были другие, и техника была сложная, самолёт — это самолёт. И отношение было — летит самолёт, лётчик улетел на боевое задание — мы, механики, ждали, конечно, напряжение было, чтобы он вернулся быстрей, встречали как родных. Он офицер, лётчик, бывали, конечно и старшие сержанты, но чаще офицеры. Мы были всегда на «ты», это была одна семья — лётчик, механик, моторист. Вот экипаж. Это в истребительной авиации. По уставу лётчик обязан перед вылетом проверить заправку горючим и маслом. Это обязанность. Сколько я работал в авиации — никогда меня не проверяли. Всегда знали всё. Механик — не подведёт. Отношения были родные какие-то.

Когда демобилизовался — никаких связей не было. Я случайно встречался. Один парень в Пермь приезжал из Краснодара. Хороший товарищ мой по армии — Федя Николаев, по-моему. Он приехал к нам в Пермь в командировку за лесом — из Краснодарского края. Сидит в приёмной — взял телефонный справочник. Листает его. И нарывается на мою фамилию! Звонит мне. Привет — привет. Кто? —Федя. Я его по голосу узнал. Он говорит — а ты знаешь, кто тебе звонит? Я говорю — знаю. Он — ну и скажи, кто? Я говорю — я забыл, как его звать, у меня вообще плохая память на фамилии — я помню тебя. Я забыл, как тебя звать, но я помню, что ты любил гороховый суп, и что мы с тобой ездили во Владивосток за кроваткой для твоего ребёнка, уже после войны. Детали я помню. Ты где, откуда звонишь? Он говорит — в Перми, сейчас вопросы решу, пойду в гостиницу устраиваться. А я тогда не тут жил, а там была большая квартира, говорю — никаких гостиниц, приезжай, будешь у меня жить. Дня два-три у меня он и жил. Такая встреча была. Остальные были более мимолётные, в поезде встречался, а так, чтоб специально поддерживать связь — такого не было. Я это объясняю тем, что когда мы демобилизовались — вот сколько вопросов!.. жизненных. У меня семья. Мне надо работать устраиваться. Мне надо зарабатывать, а потом надо ещё хорошо зарабатывать, надо же семью кормить! Не до эмоций было. А потом вся текучка, это пошло и всё».