Воробьева
Анастасия Федоровна

Ветеран тыла, с 13-ти лет работала на Дзержинском заводе.

«Началась война, в школу я еще ходила в шестой класс, и когда пришли мы в сентябре учиться, нам сказали — мы поедем в деревню, это, как вам сказать, в колхоз, короче говоря. Там же мужчин забрали всех на фронт, нужно урожай убирать, вот мы школой с классом ездили за урожаем. Осень была очень сырая, холодная, я простудила там ноги, и у меня закончилась на этом учеба. Я уже учиться не стала, потому что ходить не могла уже, ноги болели, а в то время лекарств никаких не было, просто делала эти компрессы, ванны всякие обыкновенные, с солью или с марганцем, а других лекарств не было. Когда мне уже исполнилось шестнадцать лет в 42-м году, я получила паспорт, отец мне сказал — иди работать на завод. Я не закончила школу, я осталась неуч.

Я жила раньше в сельской местности с отцом, с родителями. Было такое время, что из села, из деревни вербовали на стройки в города. Отец у меня завербовался сюда в Пермь на стройку, он приехал, я вместе с ним. Мать у меня была неродная в это время уже, я с мачехой уже жила. Пожили мы с ним до 16 лет. Потом он сказал идти на завод. В армию его не взяли на фронт, ему 50 лет было, возраст не позволял. Он здесь был в трудармии. Здесь в то время разгружать вагоны приходилось, и все сырье для заводов было. Возили на разгрузку вагонов людей, которые находились в тюрьме, он как охранник был для них. Зима очень серьезная, холодная была, больше 30 градусов, тем более на берегу Камы, ветер был холодный, он простыл, заболел и быстро-быстро умер. Потому что у него получилось двустороннее воспаление легких, а лекарств тоже не было. На завод я ещё при отце устроилась. Работали мы все, начиная с 13 лет, даже дети. Я работала на Дзержинском заводе. До конца войны на нем работала. Сначала я работала учеником контролера, потом надо людей было на производство больше, всех на производство переводили, а контролер готовое только проверяет. Но меня не отправили к станку: я была очень худая, маленькая, сил у меня не было. 36 кг я была в то время.

У меня мачеха была женщина добрая, хорошая, она побежала к начальнику, что она же не сможет работать, найдите другую работу. Ну, они меня определили в склад: вот продукцию материалов деталей выдать работнику, от него принять. Чтобы записывать его выработки, сколько он сделал. Ну, всю войну так и проработала.

Жизнь, конечно, была сложная, было голодно, холодно, ни выходных, ни праздников у нас не было, нам некогда было праздновать. Надо было скорее продукцию для фронта. Поэтому работали, таким образом, по 12 часов, а если пересменку надо было, вот я в первую 12 часов работаю, а на другую неделю мне надо идти во вторую, значит, вот это воскресенье делится на две эти смены, по 18 часов работали. Это значит, я в первую работаю до 2-х часов ночи, те приходят с 2-х и до 8-ми вечера следующего дня. Норма была заводам, нам давали 700 граммов хлеба.

У меня в это время отец-то уже умер, я самостоятельная уж стала, одинокая, ребенок. Мачеха у нее своя дочь была, моя ровесница, она тоже на заводе работала, и дочь ее работала на заводе. Знаете, огорода своего не было. Была просто квартира в частном доме, все. Питание было только то, что в заводе приготовляли нам еду, мы это ели, а домой я приходила, кусочек хлебушка и спать ложилась до следующей смены. Так я сохранила себя, свое здоровье, потому что так было — чем больше спишь, тем меньше теряешь сил. Так было все годы войны. Питание, конечно, было очень плохое на заводах. На первое из мороженой капусты суп сварен, второе что-нибудь. Или из ржаной вермишели тоже суп, «болтушка» — так называли мы ее, ржаная она же плохо держится, лапшой-то. А праздновать — нам просто не было такой цели. Мы в цехе все друг друга знали, все дружили. Но чтобы развлекаться, у меня лично никогда этого не было, я старалась только сохранить себя, чтобы только выспаться и на смену идти на 12 часов таким человеком более, так сказать...

В городе все же работали, там не было нерабочих людей. Все старались. Была строгая дисциплина, на предприятия опаздывать нельзя. Если опоздал, я не знаю точно, но за прогул давали пять лет тюрьмы. Но за опоздание я не помню, я никогда не прогуливала и не опаздывала, так что я даже не знаю. Ну наказания были строгие, дисциплина была очень строгая. А иначе было нельзя, была война. Если человеку разрешить, что он способен или может по его желанию, то можем ведь не выполнить задание. Если у станков люди работали, норма была обязательная. Вот там сколько деталей сделать он должен за смену. Если он не успел сделать, ему приходилось оставаться после смены 12-часовой доделывать норму, тогда только он мог уйти домой. Ну а по городу я не могу знать. У меня в основном было связано с заводом. Но в городе, там карточки. В городе, кто работал не на заводе, им только 600 граммов было, детям 400, пенсионерам и старушкам 200 граммов. Ну, у кого были огороды, им легче жилось с питанием, картошечку хоть вырастят или морковку поедят. А у меня, вот, не было огорода, варить я ничего не варила.

Я только знала одно — что надо было выжить в эту войну, мы ж не рассчитывали, что она будет длиться столько лет. Вот самые массы думали, что кончится скоро война, а оказалось, что она на четыре с лишним года продлилась. Ну, когда война закончилась столько было радости, столько было радости!

Как не помнить День Победы? У меня же даже часов не было в то время, мы по радио только вставали. Просыпать нельзя было, вот как было. Но, значит, я даже и не поверила, что кончилась война, люди, соседи-то говорят, что кончилась, кончилась, а вдруг не кончилась, они могли не понять. Пошла на завод, прихожу на завод, свету нет на заводе, только освещение такое, никого почти народу нет, говорят: «Ты чего пришла-то, иди домой, война кончилась!» Пошли с девчонками встретились так, повеселились. Были все очень довольны и радостны. Счастливыми себя чувствовали, что мы все-таки дожили до такого момента и помогли в какой-то степени победить врага.

После войны, конечно, до 48-го года сложные годы были, потому что все еще карточки были. Я работала на заводе, вышла замуж, родила дочь и тогда я уволилась с завода. Это был 54-й год, когда я ушла с завода. Решила, что сложней работать там, требовалось больше дисциплины. Хотелось посвободнее, как люди работают в других организациях. Ну ничего у меня тут хорошего не получилось. Пришлось перед пенсией снова идти работать на завод Свердлова. «Ой, у тебя столько смен работы, как ты можешь на заводе работать». Я говорю: «Как на заводе работать, я же начинала работать с завода, я дисциплину знаю, так что вы напрасно боитесь меня принять». Еще 13 лет отработала на заводе перед пенсией. Потом работала везде, дома я не сидела. До 73 лет я отработала. У меня стаж 55 лет. Так что я имею пенсию как говорится самую последнюю, высшую. Ну, у меня она не столько велика в настоящее время, все без конца прибавляют понемножку, 17 тысяч. А начинала я, в те годы у меня было 108 рублей пенсии.

Мы с девчонками после войны жили все дружно, праздники отмечали. Были скромные у нас праздники, конечно. Как сказать, на столе огурцы, селедка, винегрет, черный хлеб. Все, и было весело. Песни пели и танцевали. Моя жизнь вся была счастливой, я очень довольна своей прожитой жизнью, хоть она была трудной, сложной, но я жизнью довольна. Я никогда не жалуюсь ни на какие недостатки, требования ни к кому не могу предъявить, потому что я сама не могу сделать себе больше, чем бы я хотела. Если у меня нет образования, мне приходилось работать там, где мне доверяли, что я способна выполнить. У меня ж ни диплома, ничего не было. Меня везде принимали, везде я справлялась с работой.

Я считаю, я прожила обыкновенную жизнь, все так жили, у всех было холодно, у всех было голодно, как-то нас не тяготило это, что мы уж очень страдаем. Не было, вот лично у меня никогда не было, что я страдаю очень, устаю. Требует жизнь, требуют обстоятельства, значит надо делать. Вот моя единственная цель жизни. Я и сейчас хочу прожить еще долго. Сколько могу двигаться, делать, кому что можно помочь, помогать. Просто у меня внутренность такая, настроение такое, что я хочу жить и что-то делать полезное для своих близких, для кого-то. Я не могу пожаловаться на жизнь нисколько, я считаю я самая счастливая на свете. То, что у меня одежды не было это меня не тяготило. Я сейчас вот со своими все время ворчу: одежды у них много, одеть нечего. У меня было два платья: одно на себе, второе выстирано на стеночке висит, на гвоздике, у нас же не было ни шифоньеров, ничего. В войну-то когда были. Потом набрали всякой мебели, лишняя работа, за ней ведь надо следить, прибирать... Одно платьишко, одно на стенке под марлечкой, второе на мне. Мне даже в цехе один мужчина у моей напарницы спрашивал: «Она что, одна дочь у матери что ли?» Она говорит: «Какая она одна дочь у матери, она сирота». «А что она такая всегда аккуратная ходит?» Человек должен следить, быть всегда аккуратным, всегда веселым, всегда радостным.

Не надо думать, что вот к тебе пришла какая-то трудность, все кончилось на свете.

Пережить ее надо. Пришла твоя судьба. Значит надо пережить, ни на кого не жаловаться. Твоя судьба, значит где-то ошиблась, и у тебя получилось не так, как надо.

Я, видимо, очень хочу жить. И стараюсь. Жили мы все одинаково, сейчас ведь люди очень живут по-разному. Мы все были одинаково материально обеспечены, мы все были нищие, грубо. Но мы довольны были такой своей жизнью. Нам не обязательно было шикарных платьев, нарядов. Вокруг меня, конечно, жили такие люди, какой у меня характер был. Было же время такое, что стояли за коврами ... У меня никогда их не было. С ним же столько мороки. Ковер же надо чистить, а не просто так чтобы он лежал. В ковре пыль держится. Очереди стояли, месяцами, чтобы ковер только купить. Ну, может еще потому, что у меня обеспеченность была такая, что я не старалась сэкономить на собственном желудке и купить себе ковер, зачем он мне нужен.

Я перед пенсией на заводе Свердлова поездила по туристическим путевкам пять лет подряд: Украина, Молдавия, Ленинград, Волгоград, Астрахань. Я любила больше туристические путевки на пароходе. ... Не люблю Москву, я ее считаю толкучим рынком. Мой город самый лучший, я в нем всю жизнь прожила. Я здесь родилась, здесь выросла.

У меня была цель в Москву съездить обязательно и побывать в музее Ленина. Все, я эту цель исполнила свою. Потому что это мой кумир. Политика нашего государства меня полнее устраивала, я довольна, что я прожила в этом государстве. Что распалось мое государство, мне это очень больно, печально. Я все-таки думала, что мы должны были построить коммунизм, который хотели построить. Но, увы, мы стали жить в капитализме. Так что нет. Вот это у меня больной вопрос. Мне это очень больно, я даже до слез обижена на тех людей, которые разрушили мое государство.

Я была довольна государством, хотя тоже были многие казусы, но без этого быть не может. В маленькой семье и то не всегда понимаем друг друга. ... Я была советской-то властью довольна, потому что мы хоть что-то получили. Вот отец, он же ничего не имел. Брат женил его насильно на моей матери... Ему не хотелось на ней жениться. Видимо, почему женили его на этой женщине, потому что она была постарше его и она была все-таки из более обеспеченной семьи, а ее никто не берет. Его заставили, потому что он же бедный был, они решили его женить, чтобы поднять свою материальную сторону. Жизнь-то у них не очень сложилась. Он уходил, первый раз ушел, второй раз ушел. Но я все с ним была, нравилось мне, хоть строгий был. Бить он меня никогда не бил, не обижал, вот только посмотрел на меня, значит, все ясно, что-то не то, уходи, прячься куда-нибудь...

Я очень хочу, чтобы люди все-таки научились понимать друг друга, очень хочу. Все какие-то стали колючие, почему стали колючие... Я это только могу объяснить тем, что лень какая-то в человеке есть. Лишний раз повернуться для кого-то... А мне кажется, если вот надо сделать, человек не может или не хочет, я встала и пошла и сделала. За это мне тоже попадало всегда — не тебе сказано, зачем ты лезешь. А я не могу, раз надо, значит надо сделать. А сейчас вот немножко колючий народ, ленивенький».