Воронина
Зоя Александровна

Во время войны училась в школе, затем работала на швейной фабрике.

«Когда началась война, мне было 12 лет. Мы жили в Перми. Где сейчас памятник [Героям фронта и тыла] стоит на Ленина, там стоял наш дом.

Мои родители — Воронин Александр Михайлович и мама Воронина Екатерина Михайловна. Они были простые рабочие. Папа у нас был, можно сказать, безграмотный. С молода работал с лошадьми, а потом коновозчиком работал, продукты возил, даже продукты возил в Краснокамск на баржи, когда Краснокамск строился. Меня с собой маленькую брал.

У нас 4 сестры. Старшая сестра 21-го года рождения, в 39-м году училась в Ленинграде. Средние две — Женя и Юля — были учащимися, а потом, как война началась, на заводе работали. И я, как самая маленькая, до меня потом очередь дошла.

По радио объявили войну, потом папе повестка пришла. Его вызвали в военкомат, и его долго не было, мы с мамой пошли его искать. Нам сказали, что его отправили в Ераничи. Его не взяли на фронт. У него ранение было в руку в Гражданскую, осколок был в руке. Она у него не разгибалась. Поэтому отправили в Ераничи. Там тюрьма была, арестованных охранял. Там он был всю войну, на казарменном положении. Мама работала на Пивзаводе. Там уже тогда концентраты каши варили. Потом продавцом была. Всю войну мы тут были в Перми. Только старшая сестра у нас была в Ленинграде. В блокаде, она училась там. И только когда блокаду сняли, она приехала обратно. И голод был, и все. Приехала она где-то в начале 43-го. Она устроилась работать, потом училась, замуж вышла.

У нас во дворе Бусырев Николай жил, он был лётчиком. У нас во дворе больше так никого не было, кого бы молодыми забирали на фронт. Брат у нас двоюродный Лёня был на фронте, папин друг тоже воевал, вернулся, но больной очень. А так близких не было, кто бы на фронте.

В 41-м году, когда война началась, мы же на каникулах были. Кто-то остался учиться, а кто победнее — так работать. Самых худеньких и голодных отправили работать.

Нас со школой в колхоз отправили. В Чусовские городки. Овес убирать. Мы поля-то никогда не видели. Вязали суслоны эти. А потом снег выпал, из-под снега овес вырывали. Потом председатель дал приказание домой отправить. Потом маленько поучились — да на заводы пошли. С первой четверти учебного года, с 1941 года меня тоже отправили на завод, устроили при фабрике ФЗО «Пермодежда». Я сначала училась там, потом нас перевели на фабрику, работала со всеми наравне.

Фабрика выпускала продукцию для фронта, всю одежду: нижнее белье, верхнюю одежду, шинели. Я была мотористка. Нас в третьем цехе бригада была, человек нас 20, наверное, за конвейером сидело. Шили. У каждого своя операция была, массовый пошив был. Какая норма была, уже не помню. Работали. Один шов ты шьешь и дальше следующей передаешь. Подолгу работали. Утром приходили, поздно уходили.

Во время войны наравне со всеми работниками работали, от звонка до звонка.

В бригаде у нас были разного возраста женщины. Нас, маленьких, было четверо. Конечно, тяжело было, ночью особенно. Ночью спать ведь хочется. Пальчик-то сколько раз прошивала... Задремлешь, подсунешь, а нога-то нажмет на педаль. Бывало, конечно, всякое. Ночевать домой ходили. Работали в 2 смены.

Соседка у нас была, в одну смену мы с ней работали, домой вместе ходили. От фабрики до Ленина, до дома, близко было. Тогда ж спокойно было, не то, что сейчас. Спокойней же жилось, не было такого разбоя и хулиганства.

Меня папа все воробушком звал. Я самая маленькая была, самая худенькая. А как было не работать? А на заводах как молодежь работала, маленькие — ящики подставляли да работали.

У меня тоже соседка была, Маша. Так она еще меньше была. На год меня младше. Отца забрали, четверо детей, один только родился, еще недели не было. Надо было девочку пристроить, надо карточки. Куда её пристроить? На заводе знакомый отца был, устроили её в кладовую. А ездила из деревни на поезде. Спать охота. Уснула один раз, пришел бригадир — спит. Моя работница спит. Я, говорит, тихонько взял, что нужно, только хотел выходить — начальник цеха идет. Говорит: «Где твоя работница?» — «Тише, тише, спит». Жалели, дети ведь, дети.

У нас вон, заснешь, так песни начинали петь, сразу проснешься. Всякие песни пели. Не помню уже. Постарше-то женщины старые песни пели, народные. Мы им тоже мурлыкали, чтоб не спать.

Мы вот даже записочки писали. В кармашек гимнастерки совали. Писали: «Бейте врага!» Мы не знали, доходило или нет, но мы ложили в карман в готовые гимнастерки. Кисеты шили. Неизвестному солдату — кому попадет. Мы, конечно, адреса не писали, только пожелания всякие. «Бейте врага!»

Шли все за Сталина. Я и сейчас говорю, что его надо поднять, чтоб разогнал всех, дал всем жару!

Жили голодно. Всяко приходилось. У папы знакомый был — работал на кухне, поваром. Так он верхние листы с капусты снимал. Он его попросил — не выбрасывай, он в мешочек их специальный складывал. Скорлупы от картошки тоже. Как-нибудь разными путями маме передадут, меня посылают. Привезу домой, всё промою, картошку, очистки. Всё изрубим, изжарим. Соседка у нас была старушка одна во дворе, так она все время говорила: «О, Воронины-то мясо каждый день жарят». Один раз она к нам пришла, и в аккурат мы «мясо жарим». Посадили её, поела она: «Я ведь думала, вы мясо жарите каждый день». Конечно, голодно было и холодно. Но никуда не денешься, терпели, пережили, слава богу. Никто не угощал, тут уже мы только очистки глодали. Каждый за себя был.

В войну хозяйство вели, Женя — сестра — работала на заводе, так там давали землю. Поля были. 2 сотки, что ли, давали. Садили картошку, ухаживали. Каждая семья по-своему всю эту тяжесть переживала. Так однажды пришли на поле — а там уже все выкопали.

У нас во дворе большая семья была — Крестовы — так не знаю, как они пережили?

В доме у нас жила учительница, им площадь позволяла, к ним подселили семью большую с Белой Церкви (Украина). Ниче жили, нормально. Мужчина у них был, почему-то его на фронт не брали. Может, по здоровью тоже. Но он, правда, был какой-то руководящий работник. Они хорошо, конечно, жили. Семья большая, двое детей, мать того и другого, и сами. Парили, жарили, видимо. Учительнице этой перепадало. Так и он то, что руководитель.

Вот учительница эта хорошо жила. Только у нее электричество было. Так папа нам сделал занавески специальные, на ночь опускали, чтобы не видели, что у нас свет горит. Иногда коптилку, иногда лампы жгли. Перерасходовать-то нельзя было много электричества.

У папы друг был в Субботино, он на фронте был. А там тоже семья и жена, скотина еще была по первости. У папы выдастся времечко. Там от Ераничей до Субботино совсем близко. Он прибежит, им что-нибудь поможет по хозяйству. И обратно. И как-то меня раз взял. А она что-нибудь даст обязательно из продуктов, из овощей. А мне надо было во вторую смену идти на работу, меня там оставили, на печку положили. Такая печка была горячая, ужас! Я переночевала, тётя Нина мне всё приготовила, на саночки привязала, закутала. И я через Ераничи... вот, никто не боялся, никто меня не похитил. И вот с Субботино, сюда, в город, я с саночками ехала по тропочке. Папа мне показал, по какой тропочке идти. И жива-здорова. Никто не нападал.

А папу потом перевели. Обратно в Пермь. На угол Ленина—Горького, там было управление. Охранником он там был самого главного начальника.

Ждали, конечно, ждали, что война кончится. Всё сообщения радио слушали. Сперва было отступление, а потом пошло наступление, тогда уже легче стало. Силы появлялись, что близится конец.

Сложнее всего было в середине, наверное. Сперва-то еще какие-то запасы маленькие были, а потом, конечно, уже и карточки отоваривали. Бегала, в очередях стояла. Прикрепляли к магазинам. Другие-то сестры на заводе, они с завода-то придут — падали сразу. А я все-таки шустрее была, маленькая.

Но тяжело, конечно, приходилось. Особенно тем сестрам, которые на заводе работали. Особенно вторая, Женя, она тяжело работала, голодно. С нее карточку не брали, она там отоваривалась и съедала. Третья сестра, Юля, она была и побойчее, помоложе, у нее как-то полегче было. Но также работала она заводе. Тоже трудно было.

В войну Новый год не отмечали. Какой тут праздник.

Утром уйдешь, вечером — придешь. Когда тут гулять-то? Сразу спать, утром ведь рано вставать. Только спали и работали. А уж после 45-го года, тогда уже бегали, гуляли. На танцульки бегали в Горьковский.

Да, ходить-то мы никуда не ходили. Даже фотографии хватились — так ни одной фотографии нету военной, во время войны. А когда, во-первых, идти? А во-вторых, и одеть нечего, и повода нету фотографироваться. У меня где-то малюсечкая есть фотокарточка, только одна мордочка видна. И волосы. Косички же носили, зачесанные волосы, как лысая. Не смогла её отыскать. В альбоме где-то.

Накануне дня Победы мы работали. Первая смена у нас была. Окна у нас аккурат выходили на площадь Окулова. Тут площадь была. Сейчас сад там, сквер [Уральских добровольцев]. На площади установлен был большущий репродуктор, с трубкой, несколько их было, в разные стороны. Смотрим — народ собирается, собирается. Сказали, будет важное сообщение. Под вечер уже. Мы закончили работать, побежали туда стайкой нашей. Тоже толкались, ждали, народу полно было. Ну, поздно уже. Стали все расходиться, не дождались.

А утром проснулись, радио заговорило, закричало. Папа у меня как раз дома был. А он у нас был домкомом этих домов, и флаг у нас был, всегда хранился. И он в одних кальсонах забрался на ворота, приколотил этот флаг. «Давайте, девки, вставайте, война кончилась!!! Всё, победа, победа». Все пошли по местам на работу. Я побежала тоже на фабрику. Пришла. У нас второй цех был, самый большой, конвейеры там. Там музыка гремит, все плачут, слёзы радости, слёзы горести. Потом все это закончилось. Кто-то остался, а мы побежали, побежали, не знаю, куда уж мы побежали.

У нас все женщины были, мужчина только один был механик на всю фабрику. Да 2 парня были, ремни крутили. А, еще коммерческий директор мужчина был. А так — все женщины. Так только визжали, кричали. Танцевали, да музыка гремела.

45-й год я еще работать продолжала. Потом в вечернюю школу бегала. Сколько раз я пыталась выучиться, что-то не получалось всё. Так и осталась. 6 классов. Дети зато выучились: старшая дочь техникум Славяновский закончила, младшая — институт, университет, географ она у нас, в Пыскоре по распределению работает, Усольский район. Сейчас она в Усолье зав. районо.

Потом в 46-м году у старшей сестры ребенок был, она уехала, меня стала звать с собой в Пинске жить (Беларусь), помогать, она в школе работала пинской, химию преподавала. А меня не отпускали с фабрики, не давали расчет. Но я села и уехала с ней. Всё, война кончилась — я свободный человек. Потом ходили из милиции, узнавали, где я, на работе-то я не появлялась. А подружки сначала говорили, что она заболела, а потом сказали: «Ай, она умерла». И всё, перестали искать. Год я там прожила, с ребенком водилась, потом домой приехала. Мне тогда уже 17 лет было.

Потом я работала. Мама устроила меня в Райпищекомбинат, газировкой торговали. Вот эти раньше тележки были. Потом в киоске работала. Потом перекочевала в продавцы. Последнее время я в ЦУМе работала. И продавцом, и кладовщиком работала. У нас галантерейный отдел был. 37 лет отработала там. Оттуда и на пенсию ушла.

Меня не забывают. Каждый год на встречи приглашают тружеников тыла. Ну вот Путин поздравляет, Медведев.

Награды сразу никому не давали. В 46-м году начали награждать. Бабушке дали, маме. А меня наградили уже позже. Где-то до 2000 года. Тогда многим вручали. Раньше никто ничего не заикался. Администрация Дзержинского района вручила. Много было народу.

Первая за войну 41–45, это ветеран труда, а это уже каждый юбилей дают. Последняя — 65 лет. Завтра новую дадут. Сейчас все больше лежачие все, не ходячие. Меня спрашивали, звонили, предлагали медаль домой принести. А я сказала, что я еще хожу маленько, так приду. Надо же ходить. Вот, пойду.

Меня не забывают. У меня 2 дочери, 5 внуков, 3 правнука. Четвертый на подходе. Старшему правнуку 17 лет. 19 душ будет у меня.

У нас семья большая, все про войну знают. У нас другое отношение к воспоминаниям, бережное. И внуки, и правнуки знают, что пришлось пережить. Все они знают, всю мою жизнь. Все уважают меня, не обижаюсь ни на кого. Все мои 19 душ хорошо относятся.

2 мужа у меня было. Первый мой муж — москвич. Его эвакуировали вместе с Гознаком из Москвы. Но он был не военнообязанный, его комиссовали, у него с ногой что-то было. У него 2 брата было, оба под Наро-Фоминском погибли.

В церковь раньше я не ходила. Внутри-то веруешь. Сейчас хожу в церковь. У нас мама веровала. Когда заболела старшая сестра, она каждое утро в 6 часов ходила в церковь, молилась. И чё толку? Всё равно конец должен быть. Но Бога она не забыла. И Бог был, и Родина была. Все вместе.

После войны тяжело было, такая перестройка. Карточки еще не отменены. Их отменили 15 декабря 47-го года. Поднимали всё женщины, конечно, пока мужчины возвращались. И возвращались-то не все. Русская женщина всё может.

Вроде бы как и тяжело было жить, в то же время молоденькие были, порхали еще, не совсем с голоду валились. Легко было. Сейчас-то, конечно, тяжелее, по-моему, жить. Цены растут, глаза на лоб от них лезут".