Зеленина
Мария Митрофановна

Родилась в Смоленской области. Когда в город пришли немцы, была ребёнком. Вместе с матерью и еще 4-мя детьми попала в концлагеря. После войны — педагог дошкольного образования.

«Я родилась за 3 месяца до войны, 23 марта 41 года. Я самая младшая в семье была. Нас было 5 человек детей. Самая старшая сестра еще жива. Она живет там же, на Смоленщине. Ей сейчас уже 89-ый год. Я самая младшая, мне скоро 74 будет. Еще одна сестра у меня здесь живет, ей 80 лет. И еще брат был, он умер. И одна сестра во время войны умерла. Отец был председателем райисполкома города Вязьмы, а мама — домохозяйка. В то время было так. Детей-то много. Настоящая работа!

Когда война началась, отец сразу ушел на фронт, естественно. Сначала немцы пришли... Я, конечно, знаю это все только из рассказов сестер, мамы. Мама давно уже умерла, она была 1906 года рождения, отец — 1904 года рождения. Мама умерла в 72ом году. Войну пережила и нас всех спасла.

Немец когда наступал, еще не так зверствовал, а вот когда отступал... Вот тут-то он и зверствовал. Все забирал. Наши говорят, что вещи закапывали, все прятали, а немцы все увозили. Ходили по домам, по огородам, собирали все и увозили.

Получилось так, что после войны у меня брат служил в Германии. Он рассказывал, что столько там вещей продают наших русских!

Когда немец уже шел от Москвы, когда его разбили... Мы жили недалеко от Вязьмы (36 км). У нас был дом большой хороший. Когда немцы пришли, они сразу же дом этот заняли, нас в сарай выгнали всех: маму и всех нас… В нашей деревне стояли немцы, а через 3 км, через реку, стояли русские. Вот и не знали мы, от кого умрем: то ли от русских, от бомбежки, то ли от немцев.

Было много партизан. Очень много! Знаю, что деревенские помогали им, шли в лес, специально с маленькими детьми шли, несли партизанам еду. Благодаря этим партизанам мы и выжили.

А потом 23 февраля 1942 года, когда немцы отступали, они нас всех погнали. Я хорошо число это запомнила, потому что день советской армии раньше отмечали 23 февраля. Вот они и говорили: «Мы вам покажем праздник!

И вот нас всех: маму нашу и нас (5 детей), в чем мы были, в том и погнали. Догнали нас до Ярцева (город на Смоленщине), потом погнали в Латвию. Все это пешком... Говорят, ушли-то в валенках, а шли потом уже в чем попало, потому что уже половодье началось. Там были мы в лагерях где-то полгода, там стали собирать уже и в Германию отправлять, тут, к нашему счастью, тиф пошел. А немцы очень боялись тифа, поэтому они нас оставили, а рядом барак сожгли. Прямо с людьми сожгли! А нас оставили. Потом погрузили на машины... У меня старшая сестра была уже взрослая, лет 16, так мы говорили, что я ее дочь (я-то совсем маленькая была), чтобы ее в Германию не угнали. Потому что брали молодых, 15,16,17-и лет, но без детей, а с маленькими-то они не брали. Когда нас уже погнали из Латвии, партизаны отбили, мы остались живы. Потом нас погнали в Белорусию. Там как раз в этих годах-то (в 43м) наши войска уже хорошо начали наступать. Нам опять повезло, нас партизаны отбили. Нас согнали всех в сарай и хотели этот сарай поджечь. Но партизаны нас выручили. А ведь там и сжигали, и в колодец бросали, что только не делали.

Когда нас пригнали уже в Белоруссию, я была никакая. У меня было воспаление легких. Удивляюсь маме моей. Несмотря на то, что нас пятеро, пошла она искать помощь. Я вообще уже лежу умираю... Нашла она ветеринара белорусского, ему уже за 80 было. Обратилась к нему за помощью. А он говорит, что лечил-то животных, ну говорит, пойду посмотрю. Не отказал. Сделал мне какой-то укол, медом всю обмазал, и я задышала. Вот не умереть, так не умереть! Мне стало получше, я задышала, но все равно нужны были лекарства. И у мамы хватило смелости пойти к немецкому коменданту к врачу... Ну они тоже некоторые были человечные... Вот он и говорит: «А сколько у вас детей?». Мама сказала, что 5. «Ой, 5 кляйн, у меня в Германии тоже четверо детей». И он дал таблеточки, и я выздоровела. Вот тут-то я и пошла на выздоровление. И живу до сих пор.

Потом нас погрузили в вагоны, хотели в Германию отправить, опять нас партизаны и спасли. Опять отстояли.

А потом, когда уже кончилась война, и мы возвращались, это я уже все помню. Мне уже было 4 года. Я это хорошо помню. Мы были настолько напуганы немцами, бомбежками... Мама рассказывала, что снаряд разорвался рядом, засыпало нас землей, полностью засыпало. Вот она сама освободилась и нас всех отгребла.

Ой, а как мы боялись самолетов. Даже после войны. Как услышим, что самолет летит, сразу же бежали, в ямы прятались, ложились.

Когда мы вернулись на Родину, хорошо помню, Смоленск был уже весь разбит, все говорят, что одна только труба ткацкой фабрики осталась, остальное все разбито. В Вязьму приехали, вообще ничего там не было. Только дымок. Как сейчас помню, из земли идет дым. А я спрашиваю: «А что это такое?» Оказалось, что это люди в землянках живут. Мы приехали, чистое поле, ни дома, ничего нет. Поселились у знакомых, там несколько семей жили. Я помню, есть нечего, пить нечего. Я просила хоть гореленькую корочку хлеба. Ходили собирали гнилую картошку. Я сейчас в огороде, когда смотрю на эту картошку, мне страшно делается, а тогда мы это ели. Ели листья лебеды, малины. Выживали. Тяжело это все вспоминать.

Война закончилась, мы были уже на Смоленщине. Уже в родном месте, нас освободили. Только ничего у нас не было. Пленные немцы нам строили дом. Правительство помогало нам здорово тогда. Погиб отец на войне. Отец у нас погиб еще в 42м году. Но после войны, мама привезла его, похоронила там, где родился.

Я помню, как закончилась война. Все радовались, все сбежались! Но все уже знали, что война вот-вот закончится.

Так нам помогали партизаны! Немцы ужасно их боялись. У нас же там леса хорошие, смешанные. Партизан много было. Деревенские носили им еду, а их расстреливали за это. Соседка как-то наша понесла им в лес еду, мальчик у нее потом остался моего возраста. Пошла она с корзинкой как будто за ягодами, но немцы ее увидели, нашли в корзинке хлеб, и расстреляли ее.

Детства ни-ка-ко-го не было!

Молодежь такая слабенькая стала. Я вот смотрю, чем кормят моих внучек, и что ели мы... И ведь бегали, все здоровые были. Удивительно!

Очень долго мы после войны поднимались, потому что семья большая, отца не было. Дали нам корову, дали землю. Сами сеяли и рожь, и пшеницу, и ячмень — все сеяли. Освободили нас в июле 44 года, было очень трудно. Мама с братом поехали в Польшу на заработки, косили, а им за это платили хлебом. Привезли мама с братом оттуда зерно, какую-то одежду, обувь. А земли много было. Распахивали. Причем, распахивали на себе. Все посеяли. Я сейчас все умею. После войны было очень трудно. Был ужасный голод. До 50-х было очень трудно.

Жили мы в сараях, летом вообще была просто загородка какая-то. Гоняли на работу. Работали все. А обратно строем. На семью давали буханку хлеба. Когда были в Беларуси заставляли еще собирать чернику, там же болота. Ни дай Бог в рот ягодку взять, ходят, проверяют. Если только заметят, сразу палкой бьют. Дак вот ухитрялись как-то хоть меня накормить. Ничего было нельзя. Когда были в Беларусии, помогали местные жители. Хоть картошки они могли дать, молока приносили. Люди были очень отзывчивые, очень добрые. Мы потом очень долго переписывались с теми, кто были рядом.

Я до 4-х лет не ходила. Как выжили, я вообще не понимаю.

Во время войны мы и разлучались, было. Сестру старшую со мной угнали в одно место, а мама с остальными в другом месте. Но мама была отчаянная женщина, она нашла нас! Спросила, попросилась, пошла, договорилась. Это в Прибалтике мы потерялись. Она была смелая женщина. Сейчас это редкость в наше время. Мама говорила, что терять нечего, что так, что так умирать. Никто не думал, что выживем. Поэтому она говорила, умирать, так всем вместе. Она и говорила, не знаешь, от кого умрешь, то ли от немцев, то ли от русских. Бомбят же.

Кругом были одни трупы, и немецкие, и русские. Собирали же все. Снимали шинели, из них шили тапки, куртки, из палаток — юбки. Ничего же не было. Немцы все увезли, оставили чистое поле.

А потом, помню, ходили все собирали трупы и хоронили. У нас там был ров противотанковый, туда всех. А вот потом, когда я уже классе в 6 училась, приезжали наши солдаты, откапывали эти рвы и увозили в братскую могилу в Вязьму.

Недалеко от нас было кладбище, помню, там одного лейтенанта захоронили, так мы все ухаживали за его могилкой. Но у него не было документов при себе, никто не знает, откуда он. И до сих пор дети из школы приходят, ухаживают. У нас на Смоленщине ведь сильные бои были, так там километра не было, чтоб не усеяно было трупами, то немецкими, то русскими.

Эвакуировали совсем мало, не успели. Немцы так быстро наступили... Немцы шли на Москву, Смоленщину они забрали очень быстро. Мужчины все на войне, женщины и дети в плену. Я знаю, что там оставалось всего 3 старика. Но они пережили ведь войну. Немцы не брали стариков, кому они нужны.

Народ у нас хороший был, не выдавали. Отец-то у нас партийный был, ведь если б узнали, сразу всех расстреляли. Но никто нас не выдал. Хороший народ был, последней коркой хлеба всегда делились. Но и правительство тогда помогало тоже. Нам дали корову, землю.

Хорошо помню, в школу пошла мама сшила из воинской шинели куртку, тапочки. Тогда ведь все шили. И я все умею, всем научилась.

Самый счастливый день — это день рождения правнучки! У меня их, кстати, уже две».